божественные технологии, научили своих детей искусству войны, которое те, в свою очередь, передали человечеству. Греческая легенда о Прометее иллюстрирует древнее понимание этого проступка. Это считалось самым тяжким грехом, потому что такое знание нарушает баланс человеческого общества — потомков Адама и Евы. Пока перед нами лежит Книга Еноха, позвольте мне прочесть, что они сделали с бедным Азазелом. Это просто ужасно.
Доктор Серафина взяла книгу, которую изучала Габриэлла, и начала читать:
— «И сказал опять Господь Рафуилу: „Свяжи Азазела по рукам и ногам и положи его во мрак; сделай отверстие в пустыне, которая находится в Дудаеле, и опусти его туда. И положи на него грубый и острый камень, и покрой его мраком, чтобы он оставался там навсегда, и закрой ему лицо, чтобы он не смотрел на свет!“»[23]
— Они никогда не смогут освободиться? — спросила Габриэлла.
— По правде говоря, мы понятия не имеем, когда они будут освобождены и могут ли они это сделать, — сказала она, снимая белые перчатки. — Наш научный интерес к наблюдателям состоит лишь в том, что они могут рассказать о наших земных, смертных врагах. Нефилимы не остановятся ни перед чем, чтобы вернуть себе утраченное могущество. Это катастрофа, которую мы пытаемся предотвратить. Преподобный отец Клематис, самый бесстрашный из основателей ангелологии, взял на себя ответственность начать сражение против мерзких врагов. В его методах были изъяны, но все же в отчете Клематиса о путешествии есть что почерпнуть. Мне это кажется самым правильным, несмотря на все его тайны. Я лишь надеюсь, что однажды вы это внимательно прочтете.
Габриэлла прищурилась и пристально посмотрела на преподавателя.
— Может быть, вы пропустили что-нибудь у Клематиса? — спросила она.
— Что-то новое у Клематиса? — удивилась доктор Серафина. — Хотелось бы надеяться, но вряд ли. Доктор Рафаэль — выдающийся ученый, он знает все о первой ангелологической экспедиции. Мы с ним тысячи раз изучили каждое слово свидетельства Клематиса, но ничего нового не нашли.
— Но это вполне возможно, — сказала я, не желая, чтобы Габриэлла снова превзошла меня. — Всегда есть шанс, что о местоположении пещеры появится новая информация.
— Честно говоря, вы с большей пользой проведете время, если сосредоточитесь на более мелких деталях нашей работы, — сказала доктор Серафина, одним движением руки руша наши надежды. — К настоящему времени данные, которые вы собрали и систематизировали, — лучшая помощь в поисках пещеры. Разумеется, вы можете попытать удачу с Клематисом. Но должна предупредить, он может оказаться большой загадкой. Он манит, обещая раскрыть тайны наблюдателей, а потом хранит жуткое молчание. Он ангелологический сфинкс. Если вы, мои дорогие, найдете что-нибудь, что прольет свет на загадку Клематиса, вы будете первыми, кто отправится со мной во вторую экспедицию.
В оставшиеся недели октября мы с Габриэллой проводили дни в кабинете доктора Серафины и упорно работали. Мы перелопатили горы информации. Насыщенное расписание и страсть, с которой я стремилась освоить лежащие передо мной материалы, отнимали слишком много сил, не оставляя времени на то, чтобы обдумать все более странное поведение Габриэллы. Она почти не бывала дома и больше не посещала лекций Валко. Работу по систематизации она почти забросила, приходя в кабинет доктора Серафины лишь пару раз в неделю, — а я сидела там целыми днями. К счастью, я была слишком занята, чтобы думать о трещине, которая пролегла между нами. Весь месяц я наносила на карту математические данные, касающиеся глубины балканских геологических формирований. Это было настолько утомительно, что я усомнилась в пользе этого занятия. Но несмотря на бесконечный поток фактов, я продолжала не ропща. Я понимала, что это нужно для осуществления нашей великой цели. Необходимость переезжать из зданий академии и опасности войны заставляли меня спешить.
Однажды сонным днем в начале ноября, когда серое небо нависло перед большими окнами кабинета, доктор Серафина пришла и объявила, что хочет показать нам что-то интересное. У нас было слишком много работы, мы с Габриэллой просто утонули в бумагах, поэтому стали возражать против внепланового перерыва.
— Ничего страшного, — усмехнулась доктор Серафина, — вы упорно трудились весь день. Короткий перерыв вас отвлечет.
Это было странное требование, ведь она сама частенько напоминала нам, что время дорого и надо спешить. Я согласилась прерваться, да и Габриэлле тоже не мешало отвлечься — весь день она была обеспокоена, и я могла только догадываться почему.
Доктор Серафина привела нас извилистыми коридорами в темную галерею, куда выходили двери давно оставленных кабинетов. Там, в тусклом свете электрических лампочек, рабочие упаковывали в деревянные коробки картины, статуи и другие произведения изобразительного искусства. Опилки усыпали мраморный пол, и казалось, что убирают экспонаты после выставки. Габриэлла сразу заинтересовалась этими ценнейшими предметами и пошла от одного к другому, внимательно глядя на них, словно запоминала их перед отправкой. Я обернулась к доктору Серафине, надеясь, что она объяснит, зачем мы здесь, но она следила за каждым движением Габриэллы, оценивая ее реакцию.
На столах, в ожидании, пока их упакуют, лежали многочисленные рукописи. При виде такого количества бесценных манускриптов, собранных в одном месте, я захотела, чтобы Габриэлла стала такой, как год назад. Тогда наша дружба основывалась на совместной упорной учебе и взаимном уважении. Год назад мы с Габриэллой начали бы обсуждать экзотических животных, косящихся на нас с картин: мантикору с человеческим лицом и телом льва, гарпию, амфисбену — двуглавую змею, похожую на дракона, и похотливого кентавра. Габриэлла разъяснила бы все в подробностях — как эти изображения художественно описывают зло, как каждое из них олицетворяет гротескность дьявола. Я всегда поражалась ее поистине энциклопедическим познаниям в области ангелологии и демонологии, научной и религиозной символики. Но теперь, даже если бы доктора Серафины не было рядом, Габриэлла держала бы свои мысли при себе. Она полностью отдалилась от меня, и моя тоска по ее пониманию была желанием дружбы, которая прекратила существовать.
— Отсюда все сокровища будут отправлены на линию Мажино, — наконец сказала доктор Серафина. — Систематизированные и упакованные, их развезут в безопасные места по всей стране. Я только беспокоюсь, что нам не удастся вывезти их вовремя.
Она остановилась перед диптихом из слоновой кости, лежащим на голубой бархатной подкладке в окружении свернутых салфеток. Доктор Серафина боялась, что немцы вот-вот ворвутся в Париж. Она заметно постарела за прошедшие месяцы, ее красота увяла от усталости и волнений.
— Их отправят в безопасное место в Пиренеях. И это прекрасное изображение Михаила, — она показала нам великолепную картину в стиле барокко с ангелом в римских доспехах, с поднятым мечом и блестящим серебряным нагрудником, — контрабандой вывезут в Испанию и отошлют в Америку частным коллекционерам, как и множество других ценных вещей.
— Вы продали их? — спросила Габриэлла.
— В такое время, — ответила доктор Серафина, — собственность имеет меньшее значение, чем безопасность.
— Разве Париж сдадут? — спросила я, сразу же поняв всю глупость своего вопроса. — Мы правда в такой опасности?
— Дорогая, — вздохнула доктор Серафина, удивляясь моим словам, — если у них все получится, от Европы ничего не останется, не говоря о Париже. Идемте, я хочу вам кое-что показать. Может быть, мы снова увидим это лишь спустя много лет.
Доктор Серафина достала из наполовину заполненного деревянного ящика пергамент, уложенный между стеклянными пластинами, и очистила его от опилок. Подозвав нас поближе, она положила рукопись на стол.
— Это средневековая ангелология, — сказала она. — Ее много и тщательно изучали, как и лучшие современные ангелологии. Она украшена орнаментом, как было модно в ту эпоху.
Я узнала признаки рукописи, написанной в Средние века, — строгая, правильная иерархия хоров и сфер, красивые изображения золотых крыльев, музыкальных инструментов и нимбов, тщательная каллиграфия.
— А это небольшое сокровище, — проговорила доктор Серафина, останавливаясь перед картиной, —
