– Тринадцать тысяч пятьсот восемьдесят три, – ответил мальчик. – А теперь мы идем?
– Идем, – сказал Эврисфей и тяжело вздохнул.
Наконец-то!
Наконец они остались одни. Дело происходило вечером. Мальчик едва ли не силой утащил Геракла от зевак и любопытных, которые безо всякого стыда выпрашивали у великого героя сувениры. Казалось, еще немного – и они выщиплют всю шерсть у Цербера, разберут на части лук и расколют на щепы знаменитую дубину, – и, что самое удивительное, тон задавали женщины.
Но теперь все уже позади. Теперь он принадлежит только ему самому, здесь, в этой пристройке, их никому не найти. Целых три дня разрешил Эврисфей провести Гераклу в стенах Микен. Он только попросил его в своей обычной шутливо-серьезной манере не устраивать публичных выступлений.
– Отдохните, мой Геракл, – сказал он, смущая великого героя и всех окружающих этим непривычным для греческого уха обращением на «вы». – Отдохните и наберитесь сил. В этом последнем, предстоящем вам подвиге силы вам весьма и весьма пригодятся.
«Наконец-то!» Это мог бы сказать и сам герой. Даже у него, кажется, иссякли силы. Как он устал и как он хочет есть!
– Слушай, – говорит он. – Слушай, малыш. Неужели у вас нет ничего посущественней той каши, которой меня накормили?
Конечно, есть. И вот уже перед Гераклом, как по волшебству, появляется копченое мясо, прекрасная козлятина, которую мальчик просто уволок из погреба. И овощи принес он, и рыбу, и свежий творог, и гирлянду чеснока, соленые грибы, маслины, засахаренные фрукты… Мальчик сидел и с восхищением смотрел, как все это исчезало прямо на его глазах. И исчезло. Никогда бы он не поверил, что человек может съесть столько пищи, если бы не видел это собственными глазами. Поев, Геракл выпил огромную кружку воды и вытер руки куском теста.
– Все, – сказал он. – Вот это праздник. А теперь…
– А теперь… – как эхо откликнулся мальчик, не сводя с него глаз.
– А теперь – спать.
И тут он увидел, как разочарование и обманутое ожидание наполнили глаза мальчика слезами, и что-то похожее на укор шевельнулось в его груди.
– Ты не представляешь даже, – сказал Геракл с какой-то извиняющейся нотой в голосе, – ты не представляешь даже, Мелезиген, мальчик, родившийся на берегах Мелеса, как я хочу спать. Ты просто не можешь этого себе представить. Мне кажется, что я в жизни не спал и получаса. А если и спал, то, как животное, у костра или в пещере, едва ли не на ходу – и все это среди бесконечных, непрекращающихся дел. Только тебе я могу признаться, да и то если ты пообещаешь мне не болтать, – ты обещаешь? Так вот тебе я признаюсь – я устал чудовищно. Три дня! Нет, ты представляешь, – целых три дня мне не надо будет ни о чем думать, никуда идти, можно лежать, лежать, лежать – и можешь быть уверен, что я не двинусь с места все эти дни. Если только ты берешься меня прокормить.
– Конечно, берусь, – сказал мальчик, и слезы его высохли. – Конечно, берусь.
Подумать только, целых три дня! Да ради этого он берется опустошить все запасы Эврисфея, хотя даже он – а может быть, точнее сказать, именно он – понимал, что этого не в состоянии сделать даже тысяча Гераклов в течение целого года.
– Конечно, – повторил он. – Ты даже не представляешь, какие у нас тут запасы. На десять лет. На двадцать. Царь изобрел новый способ консервирования, который сохраняет продукты практически бессрочно. Ты знаешь его распоряжения? Каждый год десять процентов всего урожая идет в запас. Масло и мясо, сушеные овощи, вино и сыры, копченая рыба, фрукты маринованные и засахаренные, – мне и не перечесть всего. Так что не беспокойся, еда будет. Но, пожалуйста, не спи еще минуту. Расскажи хотя бы, встретил ты Тезея или нет?
Глаза у Геракла слипались, словно их смазали медом. Он лежал на толстом войлочном ковре, раскинувшись во весь рост, расслабив все мышцы. Впервые за много лет он был счастлив, совершенно счастлив. «Может быть, в этом и счастье, – думал он. – Работать, приходить усталым, смывать грязь и пыль, сытно есть, а потом лежать так, вытянувшись, и отвечать на вопросы маленького мальчика, с восхищением взирающего на тебя. А, Геракл? Может быть, именно такая жизнь тебе нравится больше всего, признайся!»
– Что ты говоришь?
– Ты спишь? Ну прошу тебя, расскажи хоть что-нибудь. Знаешь, я каждый день выглядывал тебя с городской стены. Это я тебя первым увидел. И тут же побежал к царю. Я знаю, он тебя не любит. Это потому, что ты, как говорят, совершенно не уважаешь науки.
Сам он помешан на науках, а ты, говорит он, не задумываясь, пожертвуешь любым манускриптом ради куска копченого мяса. Он считает, что ты убил своего учителя Лина только потому, что ты не хотел учиться, а он не хотел тебе ставить хороших оценок. Он не считает тебя настоящим героем, потому что, говорит он, каждый герой является примером для подражания, а если все начнут подражать тебе, то науки заглохнут и мы превратимся в дикарей. Но это не так, Геракл, ты же понимаешь. Вот я считаю тебя самым великим из всех людей, а ведь я учусь хорошо. Сам Эврисфей не может этого отрицать. Мне это нетрудно, совсем нетрудно. Ты знаешь, за сколько я выучил клинопись? За восемь недель, клянусь Зевсом. На прошлой неделе мы читали сказание о Гильгамеше. Ты знаешь, он ужасно похож на тебя – тоже наполовину бог, наполовину человек, настоящий герой. Ты меня слышишь? Геракл! Ну не спи еще немного. А у Гильгамеша есть друг – ты слышишь меня, Геракл? – у него есть друг, огромный богатырь Энкиду… Ты слышишь меня? Ну ладно, я не буду тебе рассказывать о том, что мы прочитали на глиняных табличках, но перед тем как заснуть, скажи мне, скажи только одно – ты действительно встретил Тезея?
– Встретил, – пробормотал сквозь сон Геракл.
– И ты – но это нам рассказал специальный посланник афинского царя, – ты освободил его, верно?
– Да, – сказал Геракл. Он уже совсем спал. – Да…
– Скажи мне еще одно лишь слово. Ты единственный, кто вернулся с того света, из Тартара? Как там..
– Холодно. Жуткий холод. Накрой меня. Я сплю.
