Жизнь казалась такой прекрасной, что хотелось запечатлеть каждое ее мгновение. А теперь мне все немило. Просто я, наверное, собственница. Не понимаю, что у него есть право на личную жизнь. Не могу себе представить, что мой муж и отец моего ребенка может стать еще чьим-то мужем и отцом. Для меня это так же дико, как если бы мои рука, нога или желудок сказали мне: «Извиняйте, хозяйка, но вон та королева красивее, моложе и может подарить нам более острые ощущения. Поэтому корячьтесь тут, как хотите, а мы пойдем служить ей верой и правдой».
Они сидели за столиком в летнем кафе. По дорожкам парка носились дети и чинно прогуливались пенсионеры. Молодые мамы катили коляски. Играла музыка, и никому не было никакого дела до чужого горького горя.
— Тебе-то хорошо, — вздохнула Вера. — Артем ушел, а ты зализываешь раны. Залижешь — и начнешь строить новую счастливую жизнь.
— Да, мне очень хорошо, — сардонически усмехнулась Аня. — Ну просто лучше не бывает. А главное, Артем-то недалеко ушел — всего-то поднялся на два этажа.
— Все равно, он принял решение, а значит, самое страшное уже позади. А Лешка торчит, как гвоздь в табуретке, — ни туда ни сюда. Что это за мужик?
— А как он вообще?
— Да как арбуз, — злобно ощерилась Вера. — Живот растет, а хвостик сохнет. Хотя я уже и не помню, когда в последний раз видела его хвостик.
Они невесело посмеялись.
— Ты хотя бы ничего не знаешь об этой сучке. А у меня все на виду. Так тяжело… — вздохнула Аня.
— Да все я о ней знаю! У нас же народ отзывчивый. Воспринимает чужую боль как свою собственную. Знаешь, когда она мне позвонила, я чуть умом не тронулась. Хорошо, свекровь вернулась — держала меня за руки. А я все думала, как же мы с ним объясняться будем? Ведь расплачусь, как последняя дурочка. И решила я написать ему письмо. Мы теперь только так и общаемся — в эпистолярном жанре.
Ну и написала, что, мол, позвонила мне некая Катя и поведала, что у вас с ней большая и светлая любовь, вы мечтаете жить вместе, а я мешаю вашему счастью, особенно теперь, когда она, то бишь Катя, глубоко и невозвратно беременна. Не могу поверить, что все это время была так слепа! Чего только не придумывала себе! Кризис среднего возраста, обиду, усталость. А оказалась обычная грязь и похоть. Никогда, мол, не думала, что ты унизишь меня так жестоко. Представляю, как веселились вы с Катей над глупой бабой, которая глотает лживую чушь и гладит тебе рубашки.
Написала, что была, наверное, не самой хорошей женой, но любила его и не заслужила циничной возни за своей спиной. Что он вовсе не мачо, каким, видимо, себя воображает, а всего лишь фантом, на который нельзя опереться ни женщине, ни ребенку. Что, судя по Катиному звонку и тону, которым она со мной говорила, пошлая девица станет ему идеальной парой, правда, ненадолго. Да он и сам это знает. Что, конечно, нам с Машей будет поначалу трудно. Но мы справимся, потому что рядом наши близкие, которые не предадут и не бросят, не ударят в спину. И мне жаль его, несчастного человека. И Катю его мне тоже жалко — за детские слезы дорого платят.
Ну и сказала, чтоб завтра утром здесь не было ни его, ни его вещей, а иначе я их просто выставлю в коридор. И надо было мне тогда довести свою угрозу до конца. Надо, надо, надо! Но так мне было плохо, что я пошла к психологу. И все покатилось совсем по другому сценарию. Двести евро в час — и ты на правильном пути.
— Двести евро! — поразилась Аня. — Нехило!
— Да. Зато действенно. Пришла к ней мертвая, ушла живая.
— И чем же, интересно, она тебя воскресила?
— Сказала: «Если хочешь сохранить семью, прости и терпи. Такое поведение заложено в природе мужчины, и — хочешь не хочешь — он его реализует. А посему делай вид, что ничего не случилось. И не гони его из дома — это должно быть его решение, а ты не вправе распоряжаться чужой жизнью. Выполняй свою работу, свою задачу и жди. Максимум через год гормоны успокоятся, и он вернется». Через год, представляешь?
Я в церковь! А батюшка говорит: «У тебя венчаный брак. Прости и терпи — неси свой крест». «Ну, — думаю, — тысячелетняя мудрость плюс научный подход. Буду терпеть, бороться за свою семью, за своего мужчину, ради себя, ради Машки».
А он на нее и не смотрит, едва парой слов перекинется. А я носки стираю, рубашки глажу, делаю вид, что все в полном порядке, вьюсь вокруг него и так и этак. А он морду от меня воротит, как от назойливой мухи. Домой приходит под утро — трусы поменять, в выходные линяет. И врет, врет, врет. И спит теперь отдельно.
«Да что ж это такое! — думаю. — В тридцать семь лет соломенная вдова! А он свою сучку трахает и в хвост и в гриву, возит ее на нашей машине, Новый год с ней встречает. Меня за все годы ни разу на море не свозил, а эту свою — в Грецию!» В общем, растравила себе душу до нервного срыва. Свекровь моя все глаза выплакала, бьется с ним не на жизнь, а на смерть. «Что ж ты, — говорит, — сынок, делаешь? Сладко тебе там? Так иди! Никто уже не держит!» «Нет, — отвечает, — я еще не принял решения». И все я, я, я!
— А Татьяна Федоровна на твоей стороне?
— Ань, да она извелась вся. Не знаю, как бы я пережила все это и не свихнулась, если бы не моя свекровь. «Я, — говорит, — понять не могу, как эти уроды, разлюбив женщину, перестают любить и своего ребенка?» Ведь в жизни всякое бывает, но сценария-то всего три. Или ты дорожишь семьей и тщательно скрываешь от нее свои загулы — так, что никто не подкопается. Или новые отношения для тебя важнее, и ты уходишь из семьи. Но Алексей выбрал третий вариант — самый подлый: и уйти не уходит, и живет в открытую с другой бабой.
— Может, все-таки боится потерять тебя и Машу?
— Нет, Анька. Просто ему так удобнее. И плевать он хотел на чужие страдания. А потом, если ты помнишь, он же еще не принял решения. А вдруг там все кончится, а он уйти поторопился и теперь останется у разбитого корыта? Частная собственность — великая сила.
— Знаешь, я недавно прочитала интервью с Олегом Басилашвили. Оказывается, он долго не понимал, как играть своего героя Бузыкина в «Осеннем марафоне». А потом его озарило, что это человек интеллигентный и просто не может обидеть ни одну из женщин.
— Ага! И в результате уничтожает обеих. Ну будь же ты мужиком! Прими решение! Нет, ни туда ни сюда. И в этом кошмаре я живу уже восемь месяцев, представляешь? Без мужа, без мужчины, в немыслимом унижении.
— Вер, ну ты сама себе противоречишь. Если это так тяжело — а это ужасно, я знаю! — почему ты сама не уйдешь? Зачем терпишь?
— Знаешь, иногда мне кажется, что именно этого он и добивается. Чтобы мы ушли с Машкой, исчезли из его жизни, а он бы плыл себе дальше, ничего не меняя. Понимаешь? И не надо вить новое гнездо, взваливать на себя все эти хлопоты и заботы. Зачем? Ему и так хорошо.
— Думаешь, хорошо?
— Плохо, конечно. Это же какое здоровье надо иметь, чтобы существовать в таком режиме! Но ведь это он разрушил нашу жизнь, Аня! Обездолил ребенка! Так пусть будет последователен до конца — подаст на развод и уйдет. Неужели еще и это надо взвалить на меня?
— А ты хочешь, чтобы он подал на развод?
— Нет, — помедлив, сказала Вера. — Я все чуда ждала, надеялась, что однажды проснусь, а кошмар закончился. И вот, кажется, дождалась…
— В смысле?..
— Решили мы с Татьяной Федоровной затеять ремонт. Ванная у нас совсем развалилась. Ну и отвлечься немного, вроде как начать новую жизнь. Алексею, конечно, сказали об этом — все-таки угловой жилец, приходит трусы менять. Думали, ему все теперь до лампочки. И вдруг, Анька, происходит с ним таинственная метаморфоза. Как будто подменили его — почти прежний Лешка. Веселый, деятельный, с рабочими воюет, планы строит, все ему хочется. Домой приходит вовремя, со мной-то, конечно, достаточно сдержан, а Машку всю обласкал — звонит ей, целует, такие слова говорит. И знаешь, мы прямо воспряли,
