особенно важным и перетягивало чашу весов.
Вот потому-то Вера долго молчала, когда в темной и влажной глубине ее чрева вдруг проклюнулся крохотный росток другой жизни, — боялась спугнуть робко забрезжившую надежду, поверить несказанному счастью. Узнав о грядущем отцовстве, Лешка обнял ее так крепко и держал так долго, что Вере почудилось, будто маленький побег в ее чреве прорастает сквозь них обоих, намертво сшивая тоненькими нитками корней.
Они записались в семейный клуб «Драгоценность» и вместе ходили на все занятия: учились правильно дышать и делать специальную гимнастику, плавали под водой, слушали классическую музыку и подолгу разговаривали со своим Кузенькой, лаская его через теплую упругость Вериного живота.
Узнав о решении рожать дома, в ванне с водой, обе мамы, свекровь и теща, пришли в безумное возбуждение и долго кричали, как две испуганные чайки, но услышаны не были. В родовую ночь они сидели на кухне у Татьяны Федоровны, мертвые от страха, кляня себя за преступную беспечность и тупо глядя на безмолвный телефонный аппарат. Звонок раздался, словно гром небесный, и Татьяна Федоровна долго жонглировала трубкой, прежде чем смогла поднести ее к уху.
Звонила Люда, инструктор «Драгоценности», она же повивальная бабка, приглашала посмотреть малышку. Рассказала, что родилась девочка с обмотанной вокруг шеи пуповиной и, если бы не вода, где размотали смертельную петлю, неизвестно, чем дело бы кончилось. А муж Леша всю ночь молился на коленях в кухне — она сама видела, пробегая мимо.
Это последнее обстоятельство особенно подкупило тещу, Верину маму Светлану Аркадьевну. Она вообще считала, что дочке с мужем повезло — не пьет, не курит, ласковый, спокойный. Сама-то Вера частенько позволяла себе открыть рот — характером пошла в отца, от которого обе они немало вытерпели.
Назвали новенькую девочку Машей и взялись за нее серьезно, по-научному — семейный клуб «Драгоценность» проводил в жизнь новейшую американскую методу, в соответствии с которой детенышей со второго дня жизни учили плавать под водой, бросая в ванну, как щенков, подвергали ледяным обливаниям и невиданной в прежние времена гимнастике, невольным свидетелем которой явилась, на свою беду, Светлана Аркадьевна.
Комплекс упражнений продемонстрировала все та же инструктор Люда. Вера должна была заснять его на пленку, а новоиспеченная бабушка Света, при сем присутствовавшая, доверчиво уселась в кресло. «Сложила ручки на штучке», как она потом говорила потрясенной Татьяне Федоровне.
Могучая и даже, можно сказать, монументальная Люда подняла новорожденную Машу за крохотные ручки и подержала немного на уровне своей пудовой груди, невзирая на свесившуюся вниз тяжелую головку. Светлана Аркадьевна хотела уже было указать на это недопустимое обстоятельство, но тут инструктор начала крутить Машу колесом сначала в одну сторону, потом в другую. Вера стрекотала камерой, Маша, вращаясь, как гимнаст на перекладине, бессмысленно таращила глазки, а сраженная насмерть Светлана Аркадьевна начала истерически хохотать.
Но Маша выжила вопреки новейшим технологиям, а обретя к полутора годам дар речи, категорически отвергла ледяные обливания. Правда, сразу после этого стала болеть, но осталась непреклонной, впервые тогда продемонстрировав ослиный характер, — родилась на стыке двух особенных знаков, Тельца и Овна, — и на занятых позициях стояла насмерть, как панфиловцы под Москвой.
Жизнь наладилась и легко покатилась по ровной дорожке, по широкой наезженной колее. Вера покрикивала, Леша помалкивал, Маша росла, Татьяна Федоровна служила им верой и правдой. Живи себе да радуйся, срывай созревшие плоды благоденствия. Но давно уже доказано, что именно в тот момент, когда жизнь наконец-то наладилась, ее больше всего и хочется изменить. Наладить новую, другую, начать сначала. Не всем, конечно, приходят в голову такие революционные идеи — единым махом разорить с любовью свитое гнездо. Но именно это несчастье и приключилось с Алексеем. Не ярко вспыхнувшее чувство, нечаянное, как болезнь, способная поразить любого. Не пробудившаяся вдруг патологическая неутомимость записного ходока, а совсем другой, особый, случай, своя беда, замешанная, как считала Татьяна Федоровна, на деньгах.
Конечно же, бедняк тоже подвержен соблазнам и внезапным любовям, но лишен стратегического простора для маневра в отличие от человека богатого или просто хорошо обеспеченного. Ну что, скажите на милость, он может предложить своей даме? Бутылку портвейна и пару яблок? Экскурсию на трамвае? Незабываемый вечер в кустах у обрыва? А в конечном итоге, благородно оставив бывшей супруге совместно нажитую хрущобу, податься к новой возлюбленной с чемоданчиком исподнего? «Я к вам пришел навеки поселиться…» Вот радости-то полные штаны!
О, совсем другое дело — человек богатый или просто хорошо обеспеченный! Покормит в ресторане, прокатит в иномарке, потрахает в Египте дней восемь — десять. А перед тем, как навсегда покинуть старое гнездо, совьет себе запасное, грамотно оформив частную собственность, чтобы юная шалава, находчиво раздвинувшая ноги навстречу долгожданному счастью, при неминуемом, увы, прощании и думать не могла о разделе его имущества.
Но вернемся к нашим баранам. Алексей с Татьяной Федоровной жили в благородной бедности, и сын никогда не снимал с матери ответственности за то, что не сумела удержать отца. Деньги, заработанные Верой, только подчеркивали его собственную несостоятельность. И когда появились свои, и не малые, в голове словно что-то щелкнуло, меняя картинку. Как в калейдоскопе. Была такая детская трубочка-игра: чуть коснешься — и узор сложился совсем иначе, а камушки те же…
Ну зачем, право слово, нести весь заработок в дом, где, собственно говоря, и так никто не бедствует? Чтобы жена накупила всяческой хрени — черепков с побрякушками и новых тряпок? Нет, ради Бога! Красиво жить никто не запретит! Но ведь у каждого свое представление о красоте жизни, верно?
Что это вообще за совковая чушь — складывать деньги в тумбочку общей кучкой? Или тащиться домой после работы и давить там диван у телевизора? «Леша, помой посуду!», «Леша, помой Машу!», «Леша, помой полы в коридоре!». И это жизнь? Да тьфу на нее!
Поначалу, как водится, все складывалось вполне безобидно: «веселый круг друзей», кальмары к пиву, ночные клубы, немного виски. Но эта музыка, воспламеняющая кровь, мерцающие свечи, и оголенные бесстыдно животы, и выставленные напоказ едва прикрытые груди, и эти взгляды, пронзающие до самых яиц, — прелюдия обещанного секса, за которым, собственно, и стекаются сюда лишенные полета несчастливцы и маленькие ночные хищницы, охочие до самцов. А на ловца, как говорится, и зверь бежит.
И это только наивный Леша самонадеянно полагал, что поразил истекающую соками Катю своими мужскими достоинствами. Нет! Это она его высмотрела, определила обостренным чутьем и «сняла», ловко раскинув сети и с удивлением обнаружив, что самец-то оказался неплох, а главное, так глубоко задохнулся воздухом свободы и ее, Катиной, прелести, что бери его голыми руками и лепи что хочешь. Катя хотела замуж.
А где коготок увяз, там и всей птичке пропасть. Уж очень острыми были новые ощущения и очень конкретными выданные в любовном угаре авансы. Ободренная достигнутыми успехами, Катя привела любимого к маме. Умная мама цепко ухватила быка за рога.
— Живите здесь, — гостеприимно предложила она. — Или купите квартиру. Я помогу.
Третьего было не дано. И слегка протрезвевший Леша понял, что капкан с тихим лязгом захлопнулся. Это было несправедливо! Он еще не успел надышаться свободой. Да какое там надышаться! Подставить лицо первым порывам вольного ветра! А его уже стреножили и готовят хомут! И как оставить маленькую Машу? Что сказать Вере? Нет, это немыслимо! Но сладок, сладок запретный плод, и дыбится глупая плоть к источнику наслаждений, и глохнет разум.
— Что тут у вас происходит? — волновались свекровь и теща. — Где он проводит свои выходные?
— Он устал, — поясняла наивная Вера. — Отдыхает у Эдика на даче.
— Третий месяц? — не верила Светлана Аркадьевна. — Вер, ты что, дура? Если мужчина проводит все свое свободное время с другой женщиной, значит, у него есть другая женщина. А если он проводит все свое время с Эдиком, значит, у него есть Эдик!
— Перестань говорить глупости! Он просто устал.
— Ну что ж, — вздыхала мама, — подождем, когда он отдохнет. Не было бы поздно…
