написал письмо, если он сам как-то выберется из этой передряги, — он станет другим. Он даст клятву стать новым человеком. Он даже, наверное, оделит компанию своим руководящим вниманием. Надзирать за предприятием — это же так разумно и практично. «Штаны Леви» без внимания — как дитя без призора: оно может стать малолетним преступником, а отсюда — всевозможные проблемы, которые немного воспитания, немного заботы и любви могут предотвратить. Чем больше стараешься держаться подальше от «Штанов Леви», тем больше они тебя гнетут. «Штаны Леви» — как врожденный дефект, как семейное проклятье.
— У всех моих знакомых — прекрасные большие автомобили, — изрекла миссис Леви, усаживаясь в маленькую машину. — Только не у тебя. Нет. Тебе же необходима игрушечная машинка, которая стоит больше «кадиллака» и в которой у меня все прическа портится от ветра.
Подкрепляя ее мысль, лакированная прядка волос выбилась и жестко затрепетала на ветру, когда они с ревом вылетели на прибрежную трассу. Всю дорогу через болота ни один не проронил ни слова. Мистер Леви нервно всматривался в свое будущее. Миссис Леви удовлетворенно созерцала свое, и ее аквамариновые веки спокойно трепетали в потоках воздуха. Наконец, они ворвались в город: по мере приближения к этому дурачку Райлли скорость мистера Леви возрастала. Водится с этой компанией из Квартала. Бог знает, что у него за личная жизнь. Одно сумасшедшее происшествие за другим, безумие на безумии.
— Мне кажется, я, наконец, проанализировала твою проблему, — произнесла миссис Райлли, когда им пришлось притормозить в уличной пробке. — Ключ — в твоей безрассудной езде. Меня вдруг осенило. Теперь я знаю, почему ты лег в дрейф, почему у тебя нет никаких амбиций, почему ты пустил весь бизнес коту под хвост. — Миссис Леви сделала эффектную паузу. — У тебя инстинкт смерти.
— В последний раз сегодня — заткнись.
— Противоречия, враждебность, озлобленность, — счастливо перечисляла миссис Леви. — Все это очень плохо кончится, Гас.
Стояла суббота, и «Штаны Леви» по случаю выходных временно прекратили свои посягательства на концепцию свободного предпринимательства. Чета Леви проехала мимо фабрики, с улицы выглядевшей одинаково при смерти вне зависимости от того, рабочий был день или выходной. Одна антенна трубы курилась легким дымком той же разновидности, что испускают горящие кучи палой листвы. Мистера Леви дым озадачил. Кто-то из рабочих, должно быть, в пятницу оставил в печи догорать один из раскроечных столов. Кто-то там, может быть, даже листья жжет. Случались вещи и любопытнее. Во время своего керамического периода сама миссис Леви, например, распорядилась пререоборудовать одну из печей в сушильную камеру.
Когда фабрика осталась позади, а миссис Леви, окинув ее взором, изрекла: «Грустно, грустно,» — они свернули к реке и остановились у полубессознательной на вид деревянной многоквартирной постройки через дорогу от пристани «Улица Желанья». Дорожка из лоскутов манила прохожего взойти по некрашеным ступеням крыльца к какой-то смутной цели в глубине здания.
— Я ненадолго, — вымолвила миссис Леви, озабоченная процессом вздымания и поднятия туловища, необходимым для извлечения тела из спортивного автомобиля. С собой она прихватила коробку отборного голландского печенья, первоначально предназначавшуюся для мандевилльского пациента. — У меня этот проект уже в печенках сидит. Может быть, печенье увлечет ее, и мне не придется вступать с нею в долгую беседу. — Она улыбнулась супругу. — Желаю удачи с юным идеалистом. Не давай ему разыграть себя еще раз.
Мистер Леви рванул с места в сторону городской окраины. У светофора он еще раз сверился с адресом Райлли в утренней газете, сложенной и засунутой в ложбину между гнездами сидений. Он проехал вдоль реки по улице Чопитулас, свернул на Константинопольскую и проскакал по выбоинам Константинопольской, пока не отыскал миниатюрное строение. Неужели этот огромный дурачок помещается в таком кукольном домике? Как он проходит в дверь?
Мистер Леви поднялся по ступенькам и прочел надпись «Мир Любой Ценой», прикнопленную к столбику веранды, и другую — «Мир Всем Людям Доброй Воли», — наклеенную прямо на стену домика. Он не ошибся. Внутри звонил телефон.
— Нету их дома, нету! — завопил женский голос из-за плотно закрытых ставень соседнего дома. — Чилифон ихний все утро зв
Летняя дверь распахнулась, и на веранде показалась затравленная на вид тетка. Она облокотилась на перила.
— Вы не знаете, где мистер Райлли? — спросил мистер Леви.
— Я знаю только, что его по всем газетам сёдни пропечатали. А ему самое место в психушке. У меня уже никаких нервов не хватает. Как только я сюда переехала, так просто смертный приговор себе подписала.
— А он здесь один живет? Я как-то раз звонил, так трубку женщина снимала.
— Это, наверно, его мамочка. У нее тоже нервов не хватает. Она, наверно, поехала его из больницы забирать, или куда его там упрятали.
— А вы мистера Райлли хорошо знаете?
— Да, считай, с детства. Ох, как же мамочка им гордилась. И все сестры в школе его любили, золотой был мальчик просто. И поглядите, чем кончил — в канаве валяется. Я вам так скажу — пусть лучше уже вещи свои собирают, не место им в моем квартале. Сил никаких терпеть нету. Сейчас-то они точно грызню подымут.
— Можно, я у вас еще кое-что спрошу? Вы знаете мистера Райлли хорошо. Вы не считаете его очень безответственным или даже опасным человеком?
— А вам зачем? — Тусклые глаза мисс Энни сузились. — Он еще в какую-то историю попал?
— Меня зовут Гас Леви. Он раньше у меня работал.
— Вот как? Что вы говорите? Этот Игнациус полоумный уж так гордился той своей работой, так гордился. Все слышу, бывало, как он мамочке своей хвастается, как хорошо он там добивается. Да уж, хорошо добился, ничего не скажешь. Пару-тройку недель — и его выставили. Так раз он у вас работал, вам его лучше знать.
Неужели этот несчастный дурачок Райлли действительно гордился «Штанами Леви»? Он всегда это утверждал. Верный признак безумия.
— Скажите мне. С полицией у него какие-нибудь неприятности были? Какие-нибудь приводы, аресты?
— Вокруг его мамочки все полицайский увивался. Вылитый шпик. А Игнациус-то ничо еще. Прежде всего, мамочка к рюмашке не дура приложиться. В последнее-то время я не видела, чтоб сильно закладывала, а вот раньше зашибала будь здоров. Я однажды на задний двор выглядываю, а она вся в мокрой простыне, что на веревке сушилась, запуталась. Да у меня, мистер, это соседство десять лет жизни отняло. Бедлам! Банджо, трубы дудят, вопли постоянные, крики, чиливизер этот. Этим Райлли в деревню надо съехать, на ферме жить в глуши. Да я из-за них шесть-семь аспиринов в день пью. — Мисс Энни сунула руку куда-то в вырез халатика поправить съехавшую лямку. — Я вам еще вот как скажу. Врать не стану. Этот Игнациус нормальным был, пока его псина эта не сдохла. У него большая собака такая была, все гавкала, помню, прямо у меня под окном. Вот тогда-то у меня нервы и расходились. А потом она сдохла. Ну, думаю, может, хоть сейчас мир и покой настанут. Так нет же. Игнациус эту собаку в мамочкиной гостиной прямо уложил с цветами в лапах. Вот тогда они с мамочкой и начали ссориться. По правде сказать, я думаю, она тогда и закладывать начала. А Игнациус пошел к священнику и говорит: приходите мою собачку отпевать. Чтобы вроде как похороны пристойные устроить. Понимаете? Священник, конечно, ни в какую, и вот мне кажется, Игнациус тогда и вышел из Церкви. И сам такие похороны ей устроил. Здоровый, толстый школьник — а ума ни на грош. Видите, вон крест стоит? — Мистер Леви безысходно посмотрел на полусгнивший кельтский крест в соседнем дворе. — Вон там это все и было. Штук двадцать детишек собрал во двор посмотреть. А сам нацепил накидку такую, вроде как у Супермена, и свечей повсюду понавтыкал. А мамочка его все время кричала с порога на него, аж надрывалась, чтоб эту дохлятину в мусорку выкинул, а сам домой шел. Вот тогда-то все тут и пошло наперекосяк. Потом Игнациус в коллеже лет десять проучился. Мамочка его чуть совсем не обнищала. Пришлось даже пианину продать. Ну, мне-то какое дело. А видели б вы ту деваху, с которой он в коллеже спутался. Я даже сказала себе: «Ну, ладно, хорошо. Может, женится,
