части, восточнофинский (карельский), исторически всегда находившийся в сфере влияния Руси, и западнофинский, который можно назвать и восточношведским. Западно-финская сауна, которая действительно была комнатой из дерева, в значительной степени применялась для сушения, копчения и хранения рыбы, мяса. Восточно-финская же сауна, которая находилась под влиянием великорусских бань, была меньше и использовалась главным образом действительно для мытья. Но распространение сауны среди финнов началось лишь с начала XIX века, и все дело в том, что с XI века по 1809 г. они находились под властью индоевропейцев, шведов, и самое замечательное, что шведы королевским указом ни много ни мало запрещают сауну. Под еще более замечательным предлогом «потребления большого количества дерева и опасности возникновения пожаров, угрозы распространения глазных и кожных болезней».
Очевидно, что если в самой шведской традиционной, народной культуре баня занимала бы хоть какое-то место, то и в королевскую голову вряд ли могло прийти подобное. Да дело и не в шведском короле, вся Европа не моется. Королева Испании Изабелла (конец XV в.) с гордостью признавалась, что за всю жизнь мылась всего два раза — при рождении и в день свадьбы, дочь французского короля погибла от вшивости, папа Климент VII и король Филипп II умирают от чесотки, английский герцог Норфолк покрылся гнойниками, все попросту отказывались мыться якобы из религиозных убеждений. На Руси тоже христианство, но русским попам не приходит в голову запрещать бани (хотя надо отдать им христианское должное, называют они их «поганым местом») и тем более мыться. Русские послы при дворе Людовика XIV писали, что их величество «смердит аки дикий зверь». Может поэтому русские цари, как пишет историк П. И. Страхов, имели обычай, встречая иноземных послов и гостей, вначале приглашать их в баню. Самих же русских по всей Европе считали варварами за то, что те ходили в баню, и извращенцами за то, что ходили как минимум раз в неделю. Впрочем, и у нас не без урода, и у нас был царь, который не любил мыться, не трудно догадаться, что это был «император» Петр, великий индоевропейский просветитель. Вспомним, как написал немец Олеарий после посещения Московии в 30-х годах XVII века, что русские узнали в Лжедмитрии чужестранца по тому, что он не любил бани. Петр кроме всех прочих европейских нововведений еще по-надевал на русские головы парики, которые и были придуманы умными европейскими головами, чтобы спрятать немытые волосы и хоть как-то защитить их от вшей, для того-то их постоянно пудрили и душили. И именно Петр ввел значительные налоги на частные бани, а общественные вообще закрыл. Невероятно, но в Европе, где на чистоту смотрели с отвращением, вшей называли «божьими жемчужинами», и люди настолько отвыкли от водных процедур, что доктору Ф. Е. Бильцу в популярном учебнике медицины конца XIX (!) века приходилось уговаривать народ мыться. «Есть люди, которые, по правде говоря, не отваживаются купаться в реке или в ванне, ибо с самого детства никогда не входили в воду. Боязнь эта безосновательна, — писал Бильц в книге «Новое природное лечение». — После пятой или шестой ванны к этому можно привыкнуть… Можно привыкнуть — к концу XIX века! Но дело совсем не в отсутствии «привычки», беда вся в том же стереотипе поведения скотовода-кочевника. За тысячелетние скитания по Евразии вода всегда оставалась большой проблемой и для его лошадей и скота, и как продолжение для него самого. Он не знал водных процедур, но по-своему он тоже «мылся», и у него была своя гигиена. Татаро-монголы ведь совсем не мылись, имеется в виду водой, но они обмазывали себя бараньим салом, а потом все тщательно соскабливали. Индоевропейцы были все-таки более прогрессивны, по крайней мере, европейская знать, кшатрии из кшатриев, натирали свое тело всякими благовонными маслами и мазями. Правда, в основе своем все эти масла и мази имели тот же расплавленный животный жир, сало, необязательно баранье, но в отличие от татар они не утруждали себя соскабливанием всего этого. Пахло не очень, и прогрессивный и просвещенный индоевропейский ум изобретает «кельнскую воду», одеколон, и тысячи других всевозможных духов. Именно индоевропеец и только индоевропеец мог сделать парфюмерию и косметику фундаментальной составляющей своей экономики. Примечательно, что вместе с парфюмерией появилась примерно в то же самое время при дворе Людовика XIV новая мода на «аристократическое грассирование», на гнусавый прононс, и есть подозрение, что мода вынужденная, что новые модники просто элементарно пальцами (или прищепками) зажимали себе нос или переходили к назализации звуков. Смысл и того, и другого в том, чтобы перекрыть носоглотку, носовое дыхание, что имеет только одно внятное объяснение — чтобы хоть как-то защититься от вони. Мода стала привычкой, привычка натурой, и это вполне может объяснить странный феномен «назализации» европейских языков, так резко отличающий их от славянских. Впрочем, у славянских языков тоже есть свой мини-феномен: в польском видим переход «р» в «ж» и даже в полувокализованное твердое «л», это можно списать на то, что именно Польша подверглась максимальному европейскому влиянию, это ее бесконечные разделы, ее почти римский католицизм и даже французский король на троне.
Индоевропеец не знал «текущей», проточной, воды, он не ощущал, что ее может быть много, он не оседал по берегам рек, он их лишь «пересекал», в реконструкции индоевропейского языка нет слова, означающего «плавать», но есть глагол «per» в значении «пересекать водную преграду», он даже не знал рыбу, не было ее в его словаре. И, разумеется, он не мог знать, что такое «мыльня, мовня», она же баня, он вообще не мог ничего сооружать на берегу реки, в исконно русском месте для русской бани. Он поил свой скот из корыта или чана, и оттуда все индоевропейские водные процедуры. Римские термы это по сути большой чан, потому и воду там не меняли, потому и Галлен не советовал ходить в термы со свежими ранами, ибо это часто приводило к гангрене.
Облагороженное корыто, ванна, чисто европейское изобретение, причем в начале своем вода в ней также не менялась, а лишь доливалась, и в ней не было даже донного слива, а душ, то есть проточная вода, стал применяться лишь в XX веке. Само английское «bath» в первоначальном значении «корыто», итальянское «bacino», французское «bassine» — «таз». Есть странная на русский взгляд мелочь во многих голливудских фильмах, когда герой или героиня вылезает намыленный из ванны и… вытирается полотенцем. Это не прокол сценариста или режиссера, это в подкорке и того и другого, видимо, с тех самых времен, когда намыливали себя жиром ли, маслом ли, салом ли, и далее обтирались либо скоблились.
До сих пор «чисто английское» — раковина с затычкой и манера мыться не под струей воды, а из фарфорового «тазика». Надо ли говорить, что в России на такой хитроумный «аглицкий манер» желающих мыться мало, но у нас тоже есть свое, «чисто русское» — рукомойник, до сих пор популярный дачный умывальник с пимпочкой. Разница между английским умывальником и русским рукомойником в разнице стоячей и проточной воды, в пропасти мертвой и живой воды, в разрыве стереотипов поведения оседлой жизни земледельца и кочевнической скотовода.
Такой же системный разрыв и в отношении к стихии огня. Русская печь также уникальна в индоевропейском мире, как и русская баня, уникальна своей фундаментальностью. Она не только грела и кормила, на ней спали и в ней даже мылись. Русская печь свободно вмещала внутри двоих взрослых, а наверху спали четверо, это было фундаментальное сооружение и в пространстве, и во времени, на ней рождалось и умирало не одно поколение, изба сгнивала меняли венцы, изба сгорала, строили новую, но печь стояла. Очевидно, что такое сооружение мог позволить себе только земледелец, крепко привязанный к земле, месту, пространству, к Традиции[21]. Русская печь, возможно, есть самое «традиционное», непоколебимое в земледельческой традиции.
Индоевропеец не знал и не мог знать ничего подобного, в его кочевой жизни годился только открытый очаг, самый примитивный и самый мобильный огонь еще со времен неандертальцев. Для индоевропейца открытый очаг тоже есть свое самое «традиционное», которое он пронес сквозь века и сохранил до сих пор в своем любимом камине, все тот же походный костер, но в камне и с трубой, непременный атрибут любого мало-мальски приличного европейского или американского дома. Даже огромные средневековые замки и королевские дворцы отапливались только очагами или каминами, тогда как Зимний дворец отапливался печами. В России камин, конечно, знали, но это было очередное дворянское подражание своим старшим индоевропейским братьям. Современная мода на походные костры — лишь очередная европейская новомодная блажь и больше для антуража, декора, чем для пользы.
Традиция огня это еще и традиция пищи, очаг идеально подходит, чтобы жарить, коптить мясо, что есть определяющее в культуре питания скотовода, русская печь может лишь варить, парить, томить «щи да кашу, пищу нашу». В русском языке нет слова, прямо соответствующего немецкому «braten», английскому «fry» или «grill», первоначально «жарить» означало печь на жару, но никак не на открытом огне. Растительная и молочная пища вообще не терпит жарки, и жареная картошка это тоже чисто европейское изобретение, в России картошку только варили или запекали, жарить научились только тогда, когда появились керосинки, газовые плиты, тоже все чисто индоевропейские изобретения.
