— У меня глаза на нужном месте. И непредвзятость. Просто до встречи с Журавлевым я крутила множество романов, почти не участвуя в процессе душой, понимаешь, что я имею в виду? Я наблюдала, выжидала, экспериментировала.

Я взглянула на Лику по-новому. Моя сестренка, оказывается, не такая уж наивная.

— Ты та еще штучка! Значит, препарируешь мужиков для собственного удовольствия?

— Нет. Просто не хочу страдать.

— Но сейчас же ты страдаешь! Причем по собственной глупости.

— Это не глупость. Я плохо представляю себя в чужой стране, где буду не востребована ни как профессионал, ни как женщина. Журавлев полностью уйдет в работу, я уже поняла, что здесь его сдерживала только наша связь. Там так не принято, и он легко подчинится правилам. К тому же меня бесит сама мысль о том, что я буду выгуливать собачку и нести с собой пакетик и лопаточку, чтобы собирать ее дерьмо.

— У тебя нет собачки, — смеясь, напомнила я.

— Я к примеру говорю. Их менталитет сведет меня с ума, а уезжать туда, чтобы жить в какой-нибудь русской колонии, я вообще не вижу смысла.

Лика говорила серьезно и убедительно, и слез в ее глазах больше не было. Я видела, что она много думала об этом и перебороть себя действительно не может. Вернее, не хочет, потому что это означает лишь одно — стать другой. А нам так тяжело прощаться со своими привычками и комплексами, с удачами и неудачами прежнего «я». Лика — сильная личность, я это вполне сейчас осознавала.

— Но почему тогда тебе не уговорить его остаться? Это ты сумеешь.

— Я знаю, — грустно сказала она, — но он будет несчастен здесь, даже рядом со мной. Я люблю его.

— Так помоги ему, убеди, что и здесь можно остаться человеком.

— Ты не поняла. Я не хочу ломать себя, чтобы уехать с ним. Но его я тоже ломать не хочу!

Я действительно не понимала. Любовь для меня, должно быть, значила что-то другое — близость, откровение, уступки и компромиссы, постоянные компромиссы. А Лика отказывалась от всего этого, любимый был ей дороже самой любви. Я знала, что не смогу вот так отпустить Егора, даже если буду знать, что со мной ему плохо. Это сейчас мной владеет апатия, но я начну действовать, как только увижу его. Я понимала, что это глупо, но сидеть сложа руки и смотреть, как любовь рушится, словно карточный домик, я не могла. Подсознательно я уже готовила себя к бою.

— Давай ложиться? — предложила Лика усталым голосом, и я снова посмотрела на сестру будто на незнакомку.

— Слушай, а ты это ловко! — с восхищением произнесла я.

— Что? — принимая невинный вид, спросила она.

— Разговор перевела. Я и забыла, с чего все началось.

— Вот и хорошо, — вздохнула она.

— Кстати. У меня одна кровать, — вспомнила я, — как ты относишься к однополой любви?

— Я давно ждала этого момента, — томно потянулась она, — к тому же это будет еще и инцест, так забавно и так возбуждающе звучит!

Мы расхохотались, довольные друг другом.

Мы с Ликой лежали в постели, курили и болтали. Наш разговор утратил привкус горечи, отчаянности, теперь мы просто общались, узнавая друг друга. В детстве я была лишена этого — вот так поваляться рядом с сестрой, шутить, вспоминать проказы и придумывать новые. Наверное, с подругами такое тоже случается, но у меня не было ничего похожего. Я чувствовала сейчас себя маленькой девочкой, доверяющей страшные секреты своей однокласснице.

— А как твоя мама относится к Егору? — вдруг спросила Лика.

Мне вспомнился наш последний разговор, слезы на щеках матери и мое желание ударить ее побольнее. Стало нестерпимо стыдно, но теперь я не боялась этого стыда, не глушила его самоуверенностью и цинизмом.

— Она хочет, чтобы я была счастлива, — сказала я.

— Моя тоже. Но у них ведь свое представление о счастье, я поэтому и не рассказывала маме о Журавлеве.

— А папе ты бы рассказала?

— Наверное, — ответила задумчиво Лика.

— Подаришь мне его фотографию? У меня ни одной нет.

— Обязательно.

Утро было заполнено суетой. Лике нужно было в институт, сдавать экзамен, а я торопилась на встречу с клиенткой, хозяйкой двушки в Отрадном. Было непривычно сталкиваться в ванной, видеть в зеркале свою юную, будто пропечатанную на глянцевой бумаге копию. Мы улыбались друг другу глазами.

— Марин, у тебя черный карандаш есть? Ну или коричневый?

— Не-а.

— А светло-коричневый?

— Да нет.

— Ты что, косметикой совсем не пользуешься?

— Редко. Вон тени валяются, помада есть. И пудру мне мама подарила недавно. Бери, если хочешь.

Лика посмотрела на меня внимательно.

— А я даже не представляю, как без краски на свет выходить. Как будто голая.

— По-твоему, я голая? — хихикнула я.

— Нет, но какая-то бледненькая. Тебя ведь если накрасить, королева получится.

Я всплеснула руками:

— Да брось, это ты загнула!

— Вот эти морщинки можно пудрой замазать, глаза поярче выделить. А брови ты не выщипываешь?

— Иногда, — нахмурилась я.

— Оно и заметно. Отрастила бог знает что! Смотреть страшно.

— Не смотри, — огрызнулась я, чувствуя нарастающее раздражение. Мама тоже пыталась раньше привести меня в порядок, да и Лелька любила поэкспериментировать с моим лицом, но потом обе привыкли к тому, что есть. После моей встречи с «колдуньей» я напугала всех: свое прежде девственно чистое лицо стала покрывать слоем косметики, да такой яркой, что издали была похожа на попугая. Но сейчас мои бледные щечки вдохновляли ее на подвиг.

— Нет, правда, давай из тебя красотку сделаем.

— А так я, по-твоему, совсем чудовище?

Сестренка настороженно, исподлобья смотрела на меня, решая, обиделась я или разыгрываю ее. Я прыснула, и она вслед за мной. Но минуты веселого смеха не поубавили желания Лики сделать из меня человека. Она усадила меня перед зеркалом и, пока в духовке разогревались бутерброды к завтраку, самозабвенно покрывала мое лицо пудрой, щекотала кисточками, что-то там колдовала, одним словом. Я боялась раскрыть глаза и увидеть примерно то же, чего добивалась сама с помощью косметики, — симбиоз дешевой шлюхи и пятиклассницы, укравшей у матери тюбик помады.

— Ну любуйся.

Судя по голосу, Лика была вполне довольна результатом.

Я приоткрыла глаза, потом распахнула шире и смелее. Из зеркала на меня смотрела очень знакомая, но в то же время отстраненная, какая-то чужая физиономия. Было совсем не заметно, что я подкрашена, просто поблескивали глаза и ресницы стали погуще, а еще — тоньше нос, выше и отчетливей скулы, тверже подбородок, соблазнительнее линия губ. И бархатная кожа. Сама я так не умела справляться с пудрой. Да что там, ни с чем из косметики я не умела обращаться.

— Ну, сестренка, ты прирожденный стилист! Я даже вообразить не могла, что несколькими взмахами кисточки можно добиться такого! Не скажу, конечно, что я стала красавицей, но, черт возьми, хороша!

Я вскочила и закружила Лику по коридору. Наш заливистый смех разносился по квартире.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату