головы в плечи, отряхиваясь и поддерживая друг друга на обледенелых ступеньках, атаковала лестницу.
Тина хмыкнула и сердито осмотрелась в ожидании заказанной еды.
— Алька…
Она вздрогнула, услыхав это. На мгновение показалось, что сознание шутит с ней злые шутки. Но в следующую секунду Тина увидела застывшего у входа мужчину, того единственного мужчину, который называл ее — «Алька».
Все внутри рухнуло. На краю обмякшего сердца повисли тринадцать лет, неотвратимой тяжестью того, чего не было, того, о чем она запретила себе думать и что настигло сейчас в близком взгляде его далеких глаз.
— Здравствуй, Морозов, — произнесла ее сила, а слабость сцепила пальцы на подлокотнике кресла.
— Привет, — слегка замешкавшись, ответил он и подошел.
Краем глаза она уловила движение рядом с ним — его спутница, чье присутствие Тина не сразу заметила, растерянно топталась на месте. Не оборачиваясь, он на ходу махнул ей.
Несколько шагов до столика дались ему нелегко. Зато было время взять себя в руки. Она сидела в метре от него — живая, реальная. Струилось в каштановой россыпи волос солнце, нездоровый румянец зажег скулы, вычерченные твердо, почти жестко. И взгляд был подстать — резким и твердым. Лишь в первое мгновение, быть может, мелькнуло в нем ошеломление и что-то еще, неопределенное и пугающее. В этом лице все было знакомо, но с каждым шагом он глубже проваливался в болото, и вот уже захлебывался, осознав, что она — другая. И губы, глаза, подбородок, чье упрямство всегда выдавалось вперед, — незнакомый рисунок, который он помнит только в карандашном наброске.
…Секунды, растянувшись в года, сплющились обратно очень быстро.
Он справился, сложив губы в вежливость и нацепив на лицо удивленное выражение. На самом деле удивляться не было сил.
Чтобы не смотреть на него снизу вверх, она быстро сказала:
— Присаживайся.
— Что ты здесь делаешь? — с преувеличенным интересом спросил он.
— Коньяк пью, — с преувеличенной бодростью ответила она.
Как все нелепо. Этот разговор спустя тринадцать лет, это жуткое месиво ненависти, разочарования, нестерпимой обиды, желания вернуться и ответить достойно еще тогда — чтобы сейчас не сомневаться в собственной свободе.
— Алька, ты не любишь коньяк, — усмехнулся он, рассматривая ее жадно, вмиг позабыв, что маска учтивости — его единственная броня.
— Знаешь, Морозов, люди меняются, — с удовольствием заявила она. — К тому же, меня зовут Тина.
— Как?
— Так.
— Фамилию тоже сменила?
— Какое тебе дело? — не ответила она, потому что фамилия как раз осталась прежней.
Он постарался незаметно перевести дыхание, но не получилось, и шумный, тяжелый вздох застрял в глотке. Морозов закашлялся и быстро отхлебнул из ее бокала. Тина смотрела мимо. Говорить было не о чем. Она видела, что он изменился тоже, было бы странно, если бы этого не случилось. Прическа другая: раньше он стригся под ноль, а теперь густые, русые пряди шапкой лежат на голове. Неизвестная родинка темнеет на скуле. Полным-полно морщин возле глаз, а на переносице красная вмятина, наверное, от очков. Голос с чужой усталостью. Взрослая, мужская щетина. Из-под распахнутого пальто выглядывает галстук. Она никогда не видела, чтобы он носил галстуки. Потому что он никогда их не носил. Что еще?
Она снова взглянула на него, мысленно атакуя собственные страхи, вышвырнув из головы все, кроме внимательного, бесстрастного препарирования этих мелочей, этих внешних перемен, произошедших в нем.
Она понимала только одно — она узнала бы его, стань он обезображенным калекой, или стариком, чье лицо невозможно разглядеть в паутине морщин. Эта мысль была лишней, болезненной, но упрямо вылезала вперед и плясала перед глазами ярко-желтыми пятнами, будто кто-то хорошенько треснул по макушке. Не кто-то, а жизнь.
Любое событие неизбежно, иначе оно бы не произошло. Ценный вывод, только непонятно, что с ним делать.
Тина допила коньяк.
Морозов смотрел, как двигается ее горло в расстегнутом вороте блузке.
— Заказать еще?
— Нет, мне пора, — выдавила она, — не скажу, что встреча была приятной.
— А я скажу, — улыбнулся он через силу и соврал: — Ты чудесно выглядишь.
Ничего чудесного. Она тряслась, как осиновый лист, кривила накрашенные губы, и ресницы ее дрожали под тяжестью туши и слез. Вокруг глаз он заметил темные круги. А внутри — растерянность, боль и злобу. Ничего ужасней он в жизни не видел.
— Пока, — сказала Тина, поднимаясь.
— Это твой? — Он кивнул на телефон, поблескивающий на столике. — Не забудь.
— Не забуду.
— Ваш заказ, — возник из ниоткуда официант и, плавясь от желания угодить, заметил: — Никаких совковых пельменей и компота! Приятного аппетита.
Тина прикусила губы, догадываясь, что последует за этими словами.
— Значит, ты помнишь здешние пельмени? — весело произнес он.
— Морозов, чего ты добиваешься?! — прошипела она, приблизив к его лицу свое — перекошенное от ненависти. — Тебе, что, приятно ковыряться в дерьме?
— Это не дерьмо, Алька.
— Это дерьмо, Морозов! Самое настоящее, вонючее дерьмо! Я тринадцать лет старалась забыть этот запах, и забыла, черт тебя подери, а ты посмел здесь появиться и…
Он дернул ее запястье, заставив снова сесть в кресло, и скороговоркой выпалил:
— Ты что-то путаешь, дорогая! Я здесь живу, а появилась как раз ты! Будешь рассказывать, что случайно оказалась проездом?
— Именно!
— Пусть так, — быстро согласился он, — разве мы не можем поговорить, как нормальные люди?
— Ну, давай поговорим, — проскрежетала она.
— Давай, — кивнул он.
— Начинай, — разрешила Тина.
— Как поживаешь?
— Отлично. А как твои дела?
— Просто здорово.
— Ну вот и прекрасно. Желаю того же и в будущем.
— Алька, хватит! — взмолился он. — Мне тоже трудно…
— Почему тоже? Я, например, чувствую легкость в разговоре с человеком, который много лет назад меня предал! Мне так легко, что словами не опишешь! Прямо взлечу сейчас!
Это вырвалось все-таки. Господи, как она боялась, что так оно и будет! Сколько раз она проверяла себя, исподтишка заглядывая в глубь души и убеждаясь с облегчением, что пепел развеялся, стало светло, что рассосалась обида и, оказывается, можно простить все на свете. Простить и забыть. Но что такое прощение?
Она прислушалась к себе и поняла, что ответа на вопрос не знает.
Ей не хотелось убить его немедленно, смешать с грязью, ответить подлостью на подлость многолетней давности. Ей не было противно смотреть на него, но равнодушия, спокойствия тоже не ощущалось. Так что значит — простить? Постараться разговаривать, как нормальные люди? Обойтись без упреков?
