давно узнали у них свою судьбу. От огорчения Мери спустилась к морю, к брошенным дачам, надергала там полный подол абрикосов и яблок, искупалась, не снимая одежды, в каменной чаше садового бассейна, который до сих пор журчал сонной, едва живой струйкой в пустом парке, где теперь бывали одни птицы и бродячие собаки. Но когда девушка вернулась в город, одежда уже высохла, и снова стало жарко. Цыганок на площади не было, и Мери с беспокойством подумала о том, что ее подружки, пока она лазила по брошенным садам, давно ушли. Сейчас, сидя на краю фонтана и болтая ногами в воде, княжна размышляла, как лучше поступить: то ли возвращаться в табор, то ли отправиться ночевать к Дине. Мери страшно устала сегодня, но все же склонялась к тому, чтобы вернуться в табор: в сердце по-прежнему жила глупая надежда на то, что однажды вечером она придет – и увидит возле шатра Сеньку. День шел за днем, а ожидание не проходило, и девушка не прекращала ругать себя за это.
На площади показались две дамы под кружевными белыми зонтиками, и Мери сразу же встрепенулась. Поспешно вытянув ноги из чаши фонтана, она одернула юбку и собралась было приступить к женщинам с предложением погадать, но умолкла на полуслове, услышав взволнованный разговор:
– …и, вообразите, Анна Владимировна, она стоит так, говорят, уже четвертый час! Я тщетно упрашивала ее подняться, да и другие тоже, там собралась целая толпа…
– Ужасно, просто ужасно… Говорите, цыганка?
– Да! Совсем молодая, в интересном положении, и уже достаточно глубоком, грязная, в этих их страшных драных юбках… В пыли, под солнцем, на коленях, с самого полудня! И не умолкала, говорят, ни на минуту, пока казакам не надоело, и они…
– Боже, неужели они ее избили?!
– Нет, слава богу, но напугали. Она уж больше не кричит, только плачет, и теперь…
Мери, вскочив на ноги, кинулась к дамам:
– Барыня, брильянтовая моя, скажите за-ради бога, где это наша цыганка на коленях стоит? Скажите, яхонтовая!
– Изволь… – Дама несколько брезгливо отодвинулась от оборванной, запыленной до самых глаз цыганской девчонки с помятыми фруктами в подоле юбки, из-под которой видны были мокрые, все в застарелых и свежих царапинах ноги. – Возле комендантского управления, если еще не ушла.
– А что случилось, почему она так?
– Кто же может знать, милая? Кажется, ее муж что-то украл, его забрали казаки… Впрочем, я не знаю. Возможно…
Дальше Мери уже не слушала. Рыжие абрикосы мягко посыпались в пыль, западали, покатились в разные стороны крепкие желтые яблоки. Встряхнув освобожденным подолом и подняв ногами вихрь пыли, Мери умчалась прочь.
Копченку она увидела сразу, как только ворвалась на площадь перед комендантским управлением – белым приземистым зданием под покатой крышей, сплошь увитой диким виноградом. Юлька уже не стояла на коленях, а лежала вниз лицом, распластавшись в пыли. Рядом лежал покрытый пылью куренок, валялась рассыпавшаяся картошка. Подбежав, Мери с размаху села рядом:
– Юлька, что ты, господи? С ума сошла?! Что там с… с твоим мужем случилось?
Копченка не двигалась, и Мери почувствовала, как по спине пробегают холодные мурашки страха. Пересилив его, она дотронулась до Юлькиного плеча. Та медленно повернула голову. С воспаленного, распухшего, мокрого от слез и пота, перепачканного пылью лица на Мери взглянул черный мутный глаз.
– Тебе… чего?.. – послышался хриплый, сорванный голос.
– Как – чего?! Что случилось? Твоего мужа взяли?
– Да… На базаре… Я кричала-кричала, просила-просила… – Не договорив, Юлька снова уткнулась головой в пыль. Мери растерянно смотрела на Копченку.
Неожиданно девушка заметила приближавшиеся к ним рыжие растрескавшиеся сапоги. Подняв глаза, Мери увидела немолодого казака в вылинявшей форме и сбитой на затылок фуражке, из-под которой уныло свисал пропитанный потом сивый чуб.
– От хоть бы ты ее, девка, увела! – сказал он, неодобрительно глядя на распростертую в пыли Копченку. – Ведь это ж сколько можно, ети ее в душу, спасу нет смотреть! Выла спервоначала, как гудок пароходный, покуда не охрипла! И наши с ней ничего поделать не могли, и офицер выходил, насилу обратно сбежал, так за сапоги-то ему цеплялась! А что поделать-то? – Он, кряхтя, наклонился к Юльке. – Дура, я тебе в какой раз гуторю, ступай прочь отселева, покуда сама цела! Мужика твоего не за баранки краденые, поди, взяли, а за шпиенство! Живым уж не выпустют, не надейся!
– За что взяли?! – обомлела Мери.
– За шпиенство красное! – сердито повторил казак. – Так что дело говорю, ступайте отсюда обе, да поживей, покуда у господ терпенье не рухнуло!
– Юлька, идем, – как можно тверже сказала Мери, беря Копченку за плечо. – Ты же видишь, что это бесполезно… Идем, глупая, разве можно тебе сейчас так… Вернемся в табор, поговорим с дедом Ильей, с тетей Настей, может, они что посоветуют… Да что ты, хочешь, чтобы тебя казаки нагайками прогоняли?!
– Ха, напугали-то… – хрипло отозвалась Юлька, не поднимая головы. – Поди прочь, чаери, я отсюда не уйду… Они… Дэвла, они же его убьют…
Мери беспомощно пожала плечами. Помолчав, попробовала еще раз:
– Но что толку, что ты тут в пыли валяться будешь? Видишь ведь, ничего не получается… Похоже, все очень серьезно… Пожалуйста, вставай, пойдем в табор, может быть, цыгане…
Договорить Мери не смогла: у Копченки вырвался низкий, глухой, полный боли и отчаяния стон сквозь зубы, и она снова повалилась лицом в пыль. Через голову Юльки Мери увидела, что старый казак опять подходит к ним с жестяной кружкой в руках. Кружка была мокрой, и срывающиеся с нее капли чертили в пыли темные точки и тире.
– На вот, дура, попей хоть… Ить четыре часа на самой жаришше, тебе ж в башку вдарит!.. Да стоит ли он того, шпиен твой?!. Ты вот, девка, подержи-ка ей кружку… У-у-у, а это-то чего?! Ми-илая, да ты никак под себя сходила?!
Копченка, не слушая казака, жадно впилась в край кружки, а Мери в ужасе посмотрела на лужу, широко расползающуюся по пыли из-под смятого, перекрученного подола Юлькиной юбки.
– Нет, это не то, не то… – словно со стороны услышала она собственный, севший от страха голос. – Это же… Юлька! Безголовая! У тебя живот хватает?!
– Да… Уж давно… – Юлька вдруг уронила кружку на землю и, скорчившись, обхватила руками живот. – Но я думала – просто так… От жары…
– Думала она! Дура! У тебя же воды отошли!!!
– Тебе откуда знать… девка глупая…
– О-о-о, идиотка… – Мери вскочила на ноги, зачем-то подобрала кружку и ткнула ее в руки растерявшегося казака. – Дяденька, миленький, сделай милость, позови извозчика с угла!
– Слушаюсь! В гошпиталь поедете? На Приморский?
– Да… О, нет, черт возьми, нет, можем не успеть, далеко… – Мери закусила потрескавшиеся губы. Но Копченка снова хрипло застонала сквозь зубы, и княжна решилась. – Скажи извозчику – на Черешневую, тут всего полквартала! Скажи – заплачу хорошо! Да быстрее у меня!
– Зря ты… – не открывая глаз, произнесла Юлька. – Сдохну, но не поеду туда… к этой…
– А куда ты, разбрильянтовая моя, денешься, – свирепо ответила Мери, хватая Копченку под мышки и сильным рывком поднимая с пыли. – Живо ногами шевели! Про мужа она думает, про сволочь эту поганую, а про дитя подумать – и в голову не взбрело! Так бы вот и удушила своими руками, упираться тут будешь мне еще! Живо, я сказала, вон извозчик подъезжает! Идем! Убью!!!
Дину разбудил грохот кулаков в дверь. Прийти в себя удалось не сразу: минувшая ночь в ресторане и утреннее дежурство в госпитале измотали ее совершенно. Тяжелая голова не поднималась с подушки, виски будто обложило ватой, и сквозь эту вату едва пробивались отчаянные удары и вопли:
– Дина! Дина! Ты дома?! Открой, ради бога, открой скорее!
– Мери?! Го-о-осподи, что опять такое… – простонала Дина, сползая с кровати. – Да не стучи ты так, я иду, я уже иду… Что стряслось? В таборе, у наших что-то?!. Дэвлалэ…
Дверь распахнулась. На крыльце стояла растрепанная, тяжело дышащая Мери, которая удерживала
