горело в небе солнце. Между балконом и сверкающим морем высились пальмы. Постоянное ощущение повышенной температуры сочеталось с гудящей мыслью о смерти Ленина» [442].
Лев Троцкий, бесспорно, являлся самым почитаемым из тогдашних живых вождей Советской России: имя его сопрягалось с именем Ленина:
«Сочетание этих двух имен входило в разговорную речь, в статьи, в стихи и в частушки»[443].
Однако ему недостало твердости духа почтить память Ленина присутствием на траурном собрании в Сухуми в день похорон вождя. Троцкий слышал салют из артиллерийских орудий «где-то внизу», недвижно лежа у себя на балконе[444]. Друзья и соратники Троцкого ожидали его прибытия в Москву со дня на день. Жена Троцкого вспоминала о письме, полученном ими от сына. Тот находился в Москве и был сильно простужен (температура достигала 40°. Однако же он отправился «в своей не совсем теплой куртке в Колонный зал, чтобы проститься с ним [Лениным] и ждал, ждал с нетерпением нашего приезда. В его письме слышались горькое недоумение и неуверенный упрек»[445]. Подобная реакция была более чем оправдана. В то время как тысячи терпели жестокие лишения, стремясь отдать последний долг почившему вождю, отсутствие Троцкого вполне можно было расценить как демонстрацию неуважения. Многие добирались на похороны в Москву из гораздо более отдаленных мест, нежели Тифлис.
Отсутствие Троцкого удивило западных наблюдателей — в том числе корреспондента газеты «Нью- Йорк Таймс» Уолтера Дюранти, живо описавшего нетерпеливое ожидание его приезда:
«В течение последних трех дней не раз извещали, что Троцкий возвращается с Кавказа, где он находился на лечении. У вокзала постоянно собирались толпы, желавшие его приветствовать; официальные фотографы часами простаивали на морозе перед Колонным залом в надежде заснять появление Троцкого. До последней минуты многие верили, что он непременно приедет. Из толпы то и дело раздавались возгласы „Вот Троцкий!“ или „Троцкий здесь“ — едва только поблизости возникала фигура в шинели, хотя бы отдаленно напоминавшая собой наркома по военным делам»[446].
Отказ Троцкого вернуться в Москву был ошибочным шагом прежде всего по политическим соображениям. Неделя траурных собраний и похоронного церемониала стала критическим, переломным моментом — и всякий, кто сколько-нибудь обладал политическим чутьем, должен был это предвидеть. Люди, правившие страной от имени Ленина на протяжении года с лишним, неожиданно явились перед народом. Наступила та самая минута, когда перед глазами встревоженных граждан следовало предстать единому, сплоченному руководству.
Именно в этом и заключалась главная причина того, что смерть вождя породила громадный поток ленинианы, а также ознаменовала собой колоссальный расцвет ленинского культа. В траурные дни сложились или были учреждены основные культовые институты. В то же самое время «новые» руководители произносили речи, выносили, вносили и вновь выносили гроб с телом вождя, стояли в почетном карауле и опять выступали с речами. Среди них не было только Троцкого, столь известного всем и каждому:
«Боже мой! — воскликнул французский корреспондент Роллен. — Упустить такую возможность! Ахилл, удалившийся к себе в палатку… Если бы он прибыл в Москву… все смотрели бы только на него»[447].
В отсутствие Троцкого, роль главного плакальщика (несомненно, искренне) играл Зиновьев, хотя позднее раболепные историографы выдвинули на передний план фигуру Сталина[448]. Ни Сталин, ни кто-либо другой не вводили Троцкого в заблуждение относительно даты похорон. Первоначально похороны и были назначены на 26 января, однако позднее перенесены на день по двум причинам: дать возможность большему числу задержавшихся в пути добраться до Москвы, а также выиграть время для поспешного сооружения временного склепа у Кремлевской стены.
Похороны
Позднее Зиновьев, вопреки действительности, утверждал, что
«простой народ, одухотворенный идеями Ленина, сымпровизировал эти похороны вместе с нами»[449].
Траурная процессия была грандиозной, однако ни в коем случае не стихийной. Церемонию похорон тщательно разработала комиссия под руководством Бонч-Бруевича. Многочисленным делегациям, всем до единой, были совершенно точно известны место сбора и маршрут следования[450].
В ночь с 26 на 27 января у гроба Ленина в Колонном зале оставались родственники, ближайшие друзья и другие видные лица. Смена почетного караула к утру все учащалась с целью расширить число участников. К 7.30 утра из зала вынесли почти все заполнившие его венки. Появились руководители партии и правительства. Вдоль стен были установлены скамьи для дипломатов и журналистов.
Церемония началась в 8.00. Места в особом почетном карауле заняли Зиновьев, Сталин, Калинин, Каменев и четверо рабочих. Затем — вместе с четверкой других рабочих — их сменили Бухарин, Рыков, Молотов, Томский. Оркестр Большого театра наполнил зал звуками траурного марша Шопена. В третий почетный караул вошли Дзержинский, Чичерин, Петровский и Сокольников. К 8.40 зал был уже набит до отказа представителями партийно-правительственной верхушки, рабочими делегациями и другими приглашенными. Оркестр играл скорбные мелодии Вагнера и Моцарта. Почетный караул сменился еще раз — Куйбышев, Орджоникидзе, Пятаков и Енукидзе. Оркестр умолк, и собравшиеся спели хором революционный гимн «Вы жертвою пали». У гроба Ленина встали его вдова, обе сестры и брат. Оркестр заиграл «Интернационал», и все подхватили припев.
Группами по четыре человека собравшиеся медленно покидали Колонный зал. У гроба остались только родственники Ленина и ближайшие его сподвижники. В 9.00 послышалась команда «Смирно!» Оркестр заиграл траурный марш, знамена были приспущены. Сталин, Зиновьев и четверо рабочих вынесли накрытый крышкой гроб из Дома Союзов. Двух названных членов Политбюро сменили другие — Калинин и Каменев. За гробом, обитым алой тканью, несли знамена Коминтерна и Центрального Комитета партии. За гробом шли родственники Ленина, вслед за ними — члены Исполкома Коминтерна, ЦК партии, правительства.
В то утро Красная площадь в 6.00 была закрыта для пешеходов. Вскоре туда начали стекаться делегации. Многие несли знамена с лозунгами, например, «Ленин везде, всегда, безраздельно с нами» (Ленинградская делегация)[451]. В 9.00 раздались первые звуки траурного марша, и через несколько минут гроб был помешен на специально построенное деревянное возвышение. Начались выступления ораторов. Первым говорил Григорий Евдокимов, заместитель Председателя Ленинградского Совета (обладавший, по слухам, самым зычным голосом в России)[452]: «Мы хороним Ленина. Всемирный гений рабочей революции отлетел от нее. Великан мысли, воли и дела умер.
Сотни миллионов рабочих, крестьян и колониальных рабов оплакивают смерть могучего Вождя… Со всех концов мира летят волны печали, траура, гнева. Враги… невольно склоняют свои знамена. Все поняли,
