Ленин жив! Культ Ленина в Советской России

образности, как в русской литературе в эпоху царствования Николая Второго: особенно это заметно в творчестве великих поэтов-символистов Серебряного века. Наиболее видным выразителем апокалиптической темы стал поэт и прозаик Андрей Белый. Подобно многим другим мыслителям своего поколения, Белый стремился связать свое духовное возрождение с творческой энергией народа; он полагал, что осмыслить революционные перемены народ способен только в терминах Апокалипсиса[38]. Роман Белого «Петербург», опубликованный в годы первой мировой войны, насквозь проникнут апокалиптической образностью — равно как и его стихотворение о революции — Родине (1917), заканчивающееся трагическим призывом:

И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня,
Россия, Россия, Россия —
Мессия грядущего дня![39]

Наибольшую известность из революционной поэзии получила знаменитая поэма Александра Блока «Двенадцать» (1918), в которой мотивы Апокалипсиса и второго пришествия нашли ярчайшее воплощение. В поэме описываются двенадцать вооруженных революционеров, собирающихся «пальнуть пулей в Святую Русь». Но с ними —

Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос[40].

Пользовавшийся в 1890-е гг. большой популярностью Н. Ф. Федоров (1828–1903) также разделял апокалиптические настроения[41]. Труды Н. Ф. Федорова оказали, по- видимому, сильнейшее воздействие на Леонида Красина — человека, под чьим наблюдением велись работы по сохранению тела Ленина и сооружению первого мавзолея. По убеждению Федорова, с развитием техники в недалеком будущем будет найдено средство победить смерть — и человечество обретет, в конечном итоге, физическое бессмертие. Федоров полагал, что христианский долг ныне живущих состоит в том, чтобы объединить усилия и воскресить прах отцов; таким образом, вечная жизнь будет достигнута без ужасного Судного дня. Воскрешение отцов, писал Федоров, есть «личное дело каждого человека, как сына и потомка»[42].

Воскресение Христа издавна являлось главным предметом внимания со стороны русских сектантов, на протяжении многих лет гонимых и преследуемых царским правительством. В начале нашего столетия некоторые русские марксисты пытались, используя ненависть сектантов к самодержавию, переманить их на сторону социал-демократов. В 1903 г. РСДРП приняла резолюцию, согласно которой следовало усилить политическую работу среди сектантов[43]. С этой целью большевики начали с 1904 г. выпускать в Женеве — под названием «Рассвет» — «социал-демократический листок сектантов», назначением которого было пропагандировать марксизм русским сектантам доступным для них языком, с опорой на близкие им понятия. Редактор издания, В. Д. Бонч-Бруевич, сыгравший позднее видную роль в создании ленинского культа, был специалистом по вопросам сектантства, автором целого ряда соответствующих работ. Для написания цветистых и эмоционально взвинченных статей, характерных для этого незаурядного журнала, требовались талант и эрудиция именно такого человека. Вступительная редакционная статья обличала всех русских царей за преследования сектантов и староверов: далее в ней заявлялось, что журнал намерен оповещать читателей о событиях, происходящих в мире, в «различных уголках нашей необъятной родины, среди сектантов и раскольников»[44] . Первый номер «Рассвета» содержал также песню пробуждающихся польских рабочих «Красное знамя». Картина будущей революции объединяет Маркса и святого апостола Иоанна, коммунистическое учение с Апокалипсисом. Начинается песня так:

Слезами залит мир безбрежный,
Вся наша жизнь — тяжелый труд.
Но день настанет неизбежный —
Неумолимый грозный суд.

А заканчивается следующим образом:

Долой тиранов! Прочь оковы,
Не нужно старых, рабских пут!
Мы путь земле укажем новый,
Владыкой мира будет труд!

Большевики вели среди сектантов и непосредственную агитацию. Николай Валентинов, чьи сотоварищи занимались подобного рода деятельностью, вспоминает, что сектанты совершенно сбили с толку социал-демократических пропагандистов «никакой… партийной программой не предвиденными вопросами: „Какова связь между телом и душою?“, „Нет ли за миром видимым другого мира, который мы познать не можем?“, „Что хотел показать и чему научить Иоанн Богослов в Апокалипсисе?“»[45].

Жажда духовного обновления, присущая многим интеллигентам России конца века, нашла отклик и внутри большевистской партии, оформившись в движение, названное «богостроительством». Наиболее видным выразителем богостроительства в литературе стал Максим Горький, а основным его теоретиком — молодой Анатолий Луначарский, назначенный впоследствии первым народным комиссаром просвещения в Советском правительстве (именно он сделался одним из главных архитекторов культа Ленина)[46].

Луначарский примкнул к революционерам очень рано, в возрасте пятнадцати лет. В 1892 г. семнадцатилетний юноша уезжает из России в Цюрих, где изучает философию с «эмпириокритицистом» Рихардом Авенариусом, а затем переселяется в Париж. В 1898 г., по прибытии в Москву, Луначарский вступает в социал-демократический кружок; вскоре его арестовывают и на короткое время ссылают в Калугу, далее — в Вологду, где он завязывает дружбу с философом А. А. Богдановым (Малиновским), на сестре которого женится[47]. Вслед за Богдановым — в ту пору наиболее видным, из находившихся в России большевиков, Луначарский присоединяется к большевистской фракции РСДРП. В 1904 г., почти сразу по окончании срока ссылки, Луначарский вновь направляется в Европу — на этот раз для совместной работы с Лениным, который специально приехал в Париж для знакомства с ним[48].

Интересы Луначарского лежали в области философии и эстетики; позднее он говорил о себе как о «поэте революции»[49]. Луначарский был страстно увлечен искусством, но волновали его («как марксиста» — не преминул он уточнить) и вопросы религии