По улицам посада плавали лодки, редкими островами выдавалась мокрая земля.
Вылазки прекратились, а царские пушкари из можжир знай лупят по городу. Стрельцы над болотниковцами потешаются, орут с издевкой:
— Че, душегубы, холодна водица?
— Мало, еще подбавим!
Хохот в царском стане, а со стен острога брань.
Илейко Горчаков попрекнул Болотникова:
— Звал воевода, а ты отказался. В том разе прорвались бы, теперь досиделись, поздно.
— Не вини, царевич, я тебя не держал, решал по совести. И нынче не раскаиваюсь. Умереть доведется, так со всеми вместе.
Болотников сидел в хоромах, погруженный в невеселые мысли. Запустив руку в расстегнутый ворот льняной рубахи, потирал грудь, мысленно говорил сам себе: «Думай, Иван, думай. Нелегкую ношу взвалил на свои плечи. Каждый тебе верит, в разум твой. Позвал народ на правое дело. Сулил волю и землю, ан враг сильнее оказался…»
Со стуком растворилась дверь, ввалились посадский староста Семен Ивашкин, стрелецкий голова Антон Слезкин с пятидесятниками и сотниками. Скороход и купцы Семибаба и Голик подступили к Болотникову.
Иван Исаевич поднялся, посмотрел на незваных гостей. Видать, догадался, зачем пришли.
— Уж не с изменой ли?
Посадский староста осмелел, подался вперед.
— Воевода Иван Исаевич, с мольбой мы к тебе, не губи город. Писали мы царю Василию Ивановичу, обещал он вины наши простить.
— В обход меня торгуетесь?
Лицо Болотникова стало строгим. Шагнул к лежавшей на лавке сабле, но Скороход и Слезкин опередили. Стрелецкий голова укорил:
— Мы к тебе подобру, воевода.
— И ты на меня, Митрий? Аль запамятовал, как одной цепью скованы были, один сухарь грызли, одну гнилую воду на галере пили?
Не ответил Скороход, побледнел. А Болотников спрашивает:
— Моей головой откупиться вздумали?
— А доколь ждать царя Дмитрия?
— Государь ни тебя, Иван Исаевич, ни ратников казнить не станет, — поспешили заверить купцы, — клятвенно обещано.
— Много ль вы знаете о коварстве царском? — горько усмехнулся Болотников.
Семен Ивашкин снова сказал:
— Не одни мы тебя просим, Иван Исаевич. Народ умоляет, выглянь-ко.
Рванулся Болотников к крыльцу, а у порога бабы с ребятишками. Увидели воеводу и в голос:
— Не губи, Иван Исаевич!
— Люб ты нам, да детишек жальче!
— Утрите слезы! — прикрикнул Болотников. — Душу не рвите, сдамся царю.
Махнул рукой, вернулся в палаты, сказал посадскому:
— Вескому передайте, сдаюсь на его суд. Пускай только крестьян и холопов не губит, да люду тульскому, женкам и детям, хлебного даст…
В поздних сумерках простился с Тимошей и Андреем. Провел к дощанику, обнял:
— Тебе, Тимоша, Андрейку поручаю. Пробирайтесь под Москву. В тех, местах, может, про Акинфиева и Берсеня услышите. Если не сыщите, подавайтесь на Северскую Украину… С собой вас не оставляю, Шуйскому довериться не могу.
— Эхма, отойдет обедня, отпоют попы молебен! — Тимоша хлопнул о колено шапкой. — Уйдем вместе, Иван Исаевич?
— Нет, Тимоша, покинуть народ, а особливо в такой час, недостойно. И город сдаю не по своей воле, баб с ребятнею жалеючи… — Обнял Андрейку. — Ну, плывите. Удачи вам, обо мне не вспоминайте…
Стоял, покуда лодка не исчезла в ночи. Из мрака донеслось:
— Прощай, Иван Исаевич!
— Прощай, батько!
В открытые ворота острога и тульского кремля въезжало царское войско. Болотниковцы складывали оружие. Крестьян и холопов гнали из города.
В палаты к Болотникову ворвались толпой стрельцы. Ими предводительствовал Антон Слезкин. Схватили Ивана Исаевича, вывернули руки.
— Не ершись, голубь, — радостно проговорил стрелецкий голова.
— Знал бы, Антон, какую в твоем лике змею взогрел, — с укором произнес Болотников.
В палату вбежал Скороход, бешеные глаза гнев мечут. Попятились стрельцы, а Антон Слезкин на Скорохода двинулся:
— Охолонь, Митрий.
— Ослобони Ивана Исаевича, добром прошу.
— Как бы не так! Мы его царю Василию выдадим.
— Поздно, Митя, — сказал Болотников. — Думать надо было, когда заговор готовили.
— Отпусти! — Глаза Скорохода потемнели, он потащил саблю.
Стрелец за его спиной пистоль поднял.
— Берегись, Митя! — выкрикнул Болотников.
Стрелец опередил, рухнул Скороход.
Хмурилось затянутое тучами небо, того и гляди, заплачет дождем. По нагорью в построении Стременной полк, воеводы на конях, при доспехах.
Откинув полог, вышел из шатра Василий Шуйский во всем царском величии, одежда золотом, дорогими каменьями отделана, в боевом позолоченном шлеме.
Подвели ему белого коня, стременные подсадили в седло. Доволен царь. Тревожные мысли о Лжедмитрии утонули в глубине души. Сегодня день Василия Шуйского, его праздник. Утром воевода Колычев, вступив в город, заковал в железы Болотникова и Илейку Горчакова, взяли болотниковских атаманов и князя Шаховского… Попытался Телятевский за него слово замолвить, да Шуйский прикрикнул:
«Он гиль на Москву напущал…»
Подслеповато щурится Шуйский. Показались стрельцы с Болотниковым. Сломлен, раздавлен страшный враг…
Идет Болотников в окружении стрельцов, руки скованы. Однако голову несет гордо.
— Холоп, а ровно князь! — возмутился Иван Романов.
Загалдели царские воеводы.
«Эко их разобрало! — подумал Иван Исаевич. — Видать, мало бивали мы вас, боярское отродье».
Вперился Шуйский в Болотникова, глаз не сводит. Иван Исаевич взгляда не отвел, не страшит его царский гнев. Подошел без поклона.
Тут вперед выступил стрелецкий голова Слезкин, переломился пополам, положил болотниковскую саблю к ногам Шуйского.
— Государь, суди вора главного! Ты в его и наших животах волен!
Нахмурился Шуйский:
— Как смел ты, холоп, государство возмутить?
Повел головой Болотников.
— Не я возмутил крестьян, у люда терпение иссякло. Бояре мытарили, воли лишили, землю отняли…
