когда-то глубокой привязанности и любви, и душу поневоле наполняла печаль.
А между императрицей и наложницами не утихали ссоры и распри. Эти невежественные недалекие женщины будто не понимали, в каком шатком положении находится царство Се; их больше занимали слухи и сплетни о том, кто кого красивее, кто во что одет, кто родил ребенка или забеременел, и при этом они вели себя крайне глупо и комично. Однажды я видел, как Ланьфэй велела натереть себе лицо рисовым уксусом, а потом уселась на солнце перед Ланьхуадянь — Залом Цветущей Орхидеи. От уксуса глаза у нее без конца слезились, а в покрасневших и опухших уголках глаз много дней собирался гной. Позже от одной служанки я узнал, что Ланьфэй испробовала на себе тайный народный рецепт красоты и в результате обрекла себя на невыразимые страдания. Служанку, наносившую уксус ей на лицо, она отблагодарила тремя злобными оплеухами.
Еще более смехотворным оказался другой рецепт, неизвестно откуда попавший в руки наложниц. Это был якобы чудодейственный эликсир, гарантирующий наступление зачатия. Пока я в раздражении и смятении выслушивал в Зале Изобилия Духа составленные в крайне резких выражениях доклады сановников, мои наложницы, окружив небольшую глиняную печурку, готовили в ней это снадобье. Кого бы из них я в ту пору ни посещал, везде в их покоях мне в ноздри бил отвратительный запах какого-то лекарства. Однажды я навестил Ханьфэй, и там, в конце концов, выяснилось, что это она пустила в оборот этот рецепт. Она настолько погрузилась в атмосферу созданного ею самой фарса, что с самодовольной ограниченностью заявила:
— Разве они не ревнуют ко мне? Разве безумно не хотят родить вашему величеству наследника? Вот я и сляпала этот рецепт. Умереть с него они не умрут, но зато, будем надеяться, головы у них только этим теперь и заняты. И я избавлена от того, что они целыми днями пялятся на меня и слюни пускают от зависти.
Я глянул на этот рецепт, где Ханьфэй наобум перечисляла около десяти видов лекарственных трав, в том числе коптис китайский, фенхель обыкновенный, пастернак посевной, рябчик мутовчатый, корень дудника, мастиковое дерево, форзиция свешивающаяся, горец многоцветковый, жимолость и цистанхе. Ну, а заключительный ингредиент ясно свидетельствовал о желании Ханьфэй отомстить тем, кто будет принимать это средство, и подшутить над ними: как выяснилось, кроме всего прочего туда добавлялась свиная моча. «Вот откуда эта жуткая вонь от горшка, в котором варилось это лекарство», — подумал я. — «Бедолаги». Меня разбирал смех, но было не до смеха, когда я, разрывая этот рецепт на полоски, представлял себе, как императрица с остальными наложницами зажимают носы, принимая это снадобье. Взглянув на гордо выпирающий живот Ханьфэй, я погладил его:
— Теперь ты, должно быть, довольна?
— Конечно, довольна, государь. Как не быть довольной? Пройдет всего два месяца, и появится наследник. — Залившееся румянцем лицо Ханьфэй светилось счастьем. — Неужели вы, государь, не довольны? — в свою очередь с трогательной наивностью спросила она.
— Только небу известно, доволен я или нет. — Я отвернулся, чтобы не видеть полного страстной нежности взгляда Ханьфэй, и, опустив голову, стал играть с нефритовым жезлом жуй. — А ты не боишься? — спросил я. — Не боишься, что может неожиданно нагрянуть беда? Не боишься в один прекрасный день кончить, как Хуэйфэй?
— Нет, не боюсь. Ведь я под покровительством вашего величества и госпожи Мэн, и эти женщины не осмелятся так распоясаться, чтобы навредить мне. Если беда и придет, вы с госпожой Мэн ведь не оставите меня? — Ханьфэй подошла ко мне и попыталась сесть на колени, но из-за ее располневшей фигуры это проявление нежности вышло неуклюжим. В этот момент я почувствовал, насколько непроста и грозна давящая на меня сила, словно смытые горным потоком огромные камни рушатся один за другим на мой хрупкий царский венец.
— Беда придет из-за дворцовых стен, и если она сметет даже дворец Се, в опасности будут все, и на помощь не придет никто. И этот день для нас почти наступил. — Резко встав, я отпихнул Ханьфэй и, словно спасаясь бегством, пошел прочь из ее спальни. Охваченный безумной яростью, я стал бешено пинать жемчужную занавеску на входе в Башню Любования Луной. — Скажи этим потаскушкам, — крикнул я застывшей от ужаса Ханьфэй, — пусть приспустят исподнее и ждут у ворот дворца, потому что Дуаньвэнь уже на подходе. Он придет и обрюхатит вас всех.
Постепенно я совсем перестал посещать наложниц, проводя ночи в одиночестве в Зале Чистоты и Совершенства, говорить о неведомо почему поразившем меня бессилии я стеснялся, скорее всего, мое состояние было связано с унынием и отчаянием, в котором я теперь пребывал. Я не хотел обращаться за чудодейственными средствами к придворному врачевателю, делая вид, что ничего не знаю о разнообразных попытках наложниц выяснить, что со мной происходит, и отвергая их заигрывания и намеки. В каком-то торжественно-печальном настроении я готовился встретить свой последний день.
И вот наступили последние дни моего царствования. Огонь в моем сердце погас, и прекрасных женщин заменял всегда бывший при мне верный раб Яньлан. Помню, однажды ночью гремела гроза, а мы с ним болтали при свете свечей, вспоминая подробности нашей жизни во дворце, когда мы были юными и наивными. Конечно, больше всего разговоров велось о той тайной вылазке в Пиньчжоу, и мы оба поняли, какое неизгладимое воздействие оказал на нас обоих многолюдный праздник «лабацзе». В ночном небе грохотали раскаты грома, Зал Чистоты и Совершенства содрогался под потоками проливного дождя, свечи у моей кровати вдруг замигали и погасли. Темноту разорвала яркая вспышка молнии, я соскочил с царского ложа, чтобы закрыть окно, но меня удержал за руку Яньлан.
— Не бойтесь, государь, — проговорил он, — это лишь молния, а молния никогда не попадает в царские покои.
— Нет, возможно, эта молния целит как раз в меня. — Я в страхе уставился на деревья, раскачивающиеся под ветром рядом с Залом Чистоты и Совершенства. — Теперь я уже ни во что не верю, кроме того, что бедствия подступают все ближе к великому дворцу Се, и что последние дни царства уже не за горами.
Яньлан стоял в темноте, как всегда, ссутулившись, лицо его скрывала глубокая тень, но я слышал, как он горько по-женски всхлипывает, и понял, что он разделяет мой страх и мою печаль.
— Если удастся пережить эти бедствия, которые скоро нагрянут, если мне удастся уйти из дворца Се живым, Яньлан, угадай, какое занятие я себе выберу?
— Пойдете искать тот цирк из Пиньчжоу и станете канатоходцем.
— Верно, я пойду искать тот цирк из Пиньчжоу и стану канатоходцем.
— Если вы, государь, станете канатоходцем, ваш раб станет эквилибристом на бревне.
Я обнял Яньлана за плечи и крепко прижал к себе. В ту недобрую грозовую ночь мы с низкорожденным верховным евнухом держали друг друга в объятиях и плакали в горестном предвкушении конца этих восьми лет царствования.
Глава 10
На двадцать шестой день восьмого лунного месяца великий и славный генерал Дуаньвэнь и Северо- западный гун Чжаоян стремя к стремени проехали через городские ворота Пиньчжоу во главе исполненной боевого духа армии, которая растянулась за ними на несколько ли, заслоняя стягами небо и солнце и наполняя звуками боевых труб всю северо-западную равнину. Многотысячное войско неудержимой лавиной устремилось к столице Се и на третий день приблизилось к расположенному примерно в шестидесяти пи от нее городу Чичжоу.
Утром того самого третьего дня разразилась битва при Чичжоу, самое известное сражение в истории царства Се. Десять тысяч солдат правительственных войск, выступивших на защиту города, сошлись врукопашную с силами мятежников, и на полях и речках вокруг города началась кровопролитная Схватка.
Бой не прекращался ни днем, ни ночью, и обе стороны понесли тяжелые потери. К полудню
