в Кариле — только на сей раз маленькая черноволосая девчушка опоздала к началу и была в грязноватой блузе с мятыми рукавами.
— Господи, какая грязнуля! — возмутилась сидевшая рядом со мной Пилле. — Да как же она осмелилась прийти в школу в таком виде!
— Может быть, ее мать о ней не заботится, ребенок-то в этом не виноват, — шепнула я в ответ. — Другим матери и бабушки подготовили одежду, выгладили да и самих детишек причесали…
Пилле посмотрела на меня долгим взглядом:
— Да… Об этом я не подумала. Мне ведь тоже мама утром выгладила блузу, и цветы она же принесла…
Она пошепталась о чем-то с другими девочками в нашем ряду и затем сказала мне:
— Знаешь, будем всем отрядом заботиться об этой девочке, ведь наш класс будет шефом нынешних первоклашек.
— Но заботиться надо деликатно, чтобы она не обиделась. Другие ведь могут начать дразнить ее! — заметила я.
— Ну ты, действительно, ангел, — сказала Пилле.
Выяснилось, что учительница Маазик вообще не внесла меня в список собирателей лекарственных растений. Но у меня было больше трехсот граммов липового цвета — опять «чудо-девочка»! Эти триста с лишним граммов оказались очень кстати, потому что при взвешивании оказалось, что Мадис Поролайнен сунул в свой мешок с ягелем порядочный камень.
— Ох, Мадис, Мадис! — Учительница Маазик покачала головой. — Ну как же так можно?
Мадис покраснел, но возражал:
— Ну ведь есть же и такие болезни, которые вылечит только увесистый ламоонекас!
— Что-о?
— Ламоонекас — булыжник, ну, так говорят, чтобы было красивее.
— На будущий год принесешь лишних сто граммов, запомни, — распекала его учительница. — А сейчас благодари Тийну за то, что она помогает нам выполнить норму.
Другая беда случилась с Труутой, той самой, которая была ябедой в первом классе, в ее пакете с корой крушины учительница нашла бумажку — аптечный ценник и спросила:
— А ты действительно сама собирала, Труута? Ну скажи, а как эта крушина выглядит? И как ты ее обдирала?
— Ну… тети немного помогли. А обдирали бритвенными лезвиями, ну… «Жилетами». Ленинградские «Жилеты» были, ну те, которые трудно достать!
— Но кто же прилепил к ним ценник Ратушной аптеки? Ладно, не плачь теперь, подумай лучше о том, что будет, если все начнут покупать в аптеках самими же ими собранные лекарственные растения? Аптеки опустеют, больные не смогут получить то, что им требуется, — и все только потому, что тебе неохота выполнять свой долг.
Сразу же было решено начать делать стенгазету на этой же неделе. Кроме меня, в редколлегию выбрали еще Пилле и Олава — у Пилле вроде бы хороший почерк, а у Олава, опять же, большая фантазия.
— Тийна, а почему на тебе нет пионерского галстука? — изумилась вдруг Пилле.
— Я… я просто… не пионерка… — пробормотала я.
— Честное слово? — спросил Олав.
— Ангелам нельзя вступать в пионеры! — сострил Мадис.
— Ты что, и бога веришь? — спросила Труута. — А к какой религии ты принадлежишь?
— Нет, я неверующая… Просто… не пришло в голову.
— Дело поэтское! — опять влез в разговор Мадис. — Поэты, слыхать, до того рассеянные, что иногда сами с собой здороваются, со своим изображением в зеркале.
— Значит, так: на первом же сборе примем тебя в пионеры! Мы весной вступили в пионеры всем классом! — решительно сказала Пилле.
И так же, как в первый школьный день в Майметса — как-то легко, весело, — прошел весь учебный год. Пожалуй, если вспомнить, даже слишком прекрасно.
Весной у меня в табеле были только две четверки, а остальные — пятерки. И у маленькой черноголовой Дианы, которая в первый школьный день выглядела такой бесприютной, тоже были только четверки и пятерки. И это было для всех нас очень важно. Выяснилось, что у нее вообще нет матери. То есть, конечно, где-то она есть, только не дома. Мать Дианы года два назад привезла дочку в Майметса к своей матери, Дианиной бабушке, и с тех пор о ней не было ни слуху ни духу. Бабушка Дианы была очень старой и больной, и ее очень радовало, когда мы приходили и помогали внучке учить уроки, стирать белье и гладить. Мы договорились между собой, что каждый принесет для Дианы какие-нибудь свои книги или игрушки. Пилле объявила счастливо:
— Знаешь, Тийна, дома мама меня и близко к стиральной машине не подпускает, только свои ленты для кос могу стирать, а утюг поставлен у нас на высокий шкаф. Но ведь так я же вырасту оторванной от жизни! До чего же хорошо, что у Дианы я могу делать то, что мне не позволяют дома!
И я тоже доверила Пилле свою тайну: где-то в июне у меня появится маленький братик или сестричка. Дядя Эльмар был уверен, что это будет брат, но я больше хотела бы сестричку. У мальчишек ведь такие неинтересные разговоры, к тому же их ни одна живая душа не поймет. Например, хотя бы Мадис: в один прекрасный день он ни с того ни с сего подарил мне сделанный им самим пенал, на крышке кторого были выжжены ромашка и мое имя. Но в тот же день на большой перемене он незаметно прикрепил мне на спину бумажку с надписью: «Ангел, ангел, ангелок — вместо носа кренделек!» Я потом долго разглядывала свой нос в зеркале, и в конце концов мне стало казаться, что он действительно загнутый, как крендель.
Пилле мое сообщение о прибавлении в нашей семье сильно взволновало:
— А как назовете? Если девочка — назовите
Я, правда, не слишком верила, что мама и дядя Эльмар согласятся дать своему ребенку имя, выбранное чужими детьми, но все-таки предложение Пилле показалось мне интересным.
Ночью 15 июня дядя Эльмар повез маму в больницу, и сам он при этом был в гораздо большей панике, чем мама. Руки у него дрожали, глаза, моргали, он то и дело спрашивал:
— Линда, ну как? Дотерпишь, а?
Дядя Эльмар суетился, мотался по комнате, а мама стояла спокойно, сумка из полиэтилена с заранее собранным больничным снаряжением болталась у нее на пальце.
— Слушай, по-моему, ключ от машины у тебя в кармане серого пиджака, — сказала она наконец дяде Эльмару.
И действительно, он нашел его там и затем схватил мать под руку, поддерживая.
— Осторожно! Смотри, чтобы не упасть!
Мама погладила меня по голове:
— Будь молодцом, хозяюшка! И не слишком надоедай художникам, ладно?
Часа через два дядя Эльмар вернулся, достал из шкафа бутылку с коньяком и рюмку, бормоча:
— Хотя бы все хорошо обошлось! Нам-то что, мы дома, а она там сейчас мучается… И телефона вот нет в доме — сиди тут, как в мешке!
Он тяжело опустился на стул за кухонным столом, и я впервые увидела, как дядя Эльмар поднимает ко рту наполненную рюмку.
Однако он лишь отхлебнул из нее, а не выпил до дна, похоже, ему это и самому не нравилось — он тотчас же поставил бутылку обратно в шкаф и стал расхаживать взад-вперед по дому.
«Рождение ребенка — радостное событие, чего же он так нервничает?» — подумала я. Глаза у меня слипались от сна, а в ушах еще сквозь дрему гулко звучали шаги дяди Эльмара.
Утром, проснувшись, я увидела, что дядя Эльмар уже ушел на работу, и решила отправиться опять к Сунилам. Крыыт и Кярт говорили уже безо всяких нарушений речи, и за зиму они много чего узнали. Их отец написал с меня удивительную, странную картину: я как бы смотрела к ним в окно и глаза у меня были вдвое
