начало учебного дня. Будем приходить в школу, когда кому хочется, немножко позанимаемся, если возникнет желание… Мы, ученики, дарим классным руководителям цветы, а они каждый раз улыбаются и хвалят: «Ну до чего же ты за лето прибавил в росте! Прямо-таки взрослый мужчина!»
Да-да, тот, кто верит, что такой благодушный праздник цветов будет длиться долго, окажется сильно разочарован. Сразу же после окончания торжественного акта все классные руководители проводят свои первые суровые диктанты: «Понедельник. Математика, английский язык, русский язык, пение, спевка хора. Вторник. Математика…» Ни в одном учебном году не было в расписании ни урока дарения цветов, ни урока похвал, за то, что вырос, а надежды на то, что уроки по какому-нибудь предмету будут начинаться на полчаса позже, не питает даже собака Олава, Леди, которая каждое утро провожает его в школу.
Но до чего же приятно в ожидании начала акта вести разговоры в зале с мальчишками! Говоришь, говоришь, но когда вдруг неожиданно замолчишь, услышишь гул других разговоров, в которых ухо простого смертного не различает ни единого слова: куршур-сс-мур-тир-паламлал-тиша — рас — фас-шшш! Словно за лето ученики и ученицы научились какому-то кур-шур-мур-фасскому языку! По меньшей мере семьдесят ртов говорят одновременно, у каждого есть, как он считает, что-то важное, о чем рассказать, но все эти новости, вместе взятые, производят шум, гул, шорох. Время от времени в дверь зала заглядывает кто-нибудь из учителей с торжественным видом и вызывает кого-нибудь из зала. Позже одна из вызванных вручает первоклассникам цветы, другой звонит в колокольчик, третья читает стихи… Меня до сих пор ни один учитель ни разу из зала не вызывал, и правильно делал. Я не умею совать в руки малышам цветы, как положено, а в школьный звонок прозвонил бы так обстоятельно, что потом пришлось бы делать ему капитальный ремонт, а из стихов я запоминаю только мужественные или смешные, вроде «Мы — мужчины, сильны, как зубры» или «Смекалистый клоп на коньках на катке…». Хотел бы я видеть учительницу, которой понравилось бы чтение таких виршей первого сентября! Парни надорвали бы животики от смеха, если бы я вышел декламировать, а родителям первоклашек я бы испортил благоговейное настроение, и они мне задали бы… Конечно, я бы в жизни не осмелился выйти перед всей школой читать стихи, это ясно, но мне иногда нравится представлять себе, что случилось бы, если бы я сделал что-то совсем иначе, чем обычно делается. Что случилось бы, если бы вдруг пол зала стал потолком и Земля потеряла бы силу притяжения? Что было бы, если бы все учителя пришли сейчас в зал в костюмах ряженых и принялись бы танцевать? Что случилось бы, если бы я взошел на трибуну и внес предложение отложить начало учебного года на месяц? Что стали бы делать, если бы между учительской и залом вдруг появился глубокий ров, наполненный ледяной водой?
К счастью, у меня нет волшебной палочки. Нынешний торжественный акт первого сентября начался точно так же, как все предшествовавшие, даже песни и стихи были почти те же или, по крайней мере, похожие на прошлогодние. Директор вызвал детишек-первоклассников, чтобы представить их всей школе. Они крепко держались за руку выводивших их восьмиклассников, как за пап и мам, и у всех был важный вид. Майду, мой старший брат, делая безразличный вид, тащил за собой, как санки, светлоголовую девчушку. И почему только учителя любят вот так ставить детей в пары, как в народных танцах: всегда большая девчонка и маленький мальчишка, большой парень и маленькая девчушка? Меня первоклассником вывела перед всей школой такая длинная девчонка, что я вполне мог на ходу высморкаться в ее юбку. Помню, что жутко боялся, как бы эта тетка в школьной форме случайно не наступила или не села на меня. Интересно, куда эта великанша потом делась, такой большой девчонки у нас больше не бывало… И когда меня вместе с моими будущими одноклассниками посадили ко всему залу лицом, я так сильно испугался, увидав море человеческих голов, что закрыл глаза руками и не отнимал их до тех пор, пока торжественная церемония не кончилась. Конечно, я подглядывал между пальцами и видел, что мама сидит в последнем ряду и вытирает глаза клетчатым носовым платком. Майду тогда пошел уже в четвертый класс и дома потом ругал меня еще несколько дней за мое детское поведение, но никакой пользы от его слов и действий не было. По фотоснимкам, сделанным в первый школьный день, можно предположить, что из меня выйдет ловкий преступник, который предусмотрительно прячет свое лицо, еще будучи малышом. На самом же деле я, безусловно, стану следователем, таким, который с первого же взгляда видит насквозь каждого человека — честного или подлого… Да, следователем я стану, естественно, лишь в том случае, если математика начнет с пятого класса становиться полегче… Ведь сложнее, чем она уже была в четвертом, становиться больше некуда!
Когда я отвлекся от своих размышлений, речь произносила завуч, она говорила о минувших летних каникулах. Я ткнул Олава в бок:
— Слушай, а наш класс-то, выходит, выше классом, чем другие!
Хвалили Тийну, которая получила медаль за спасение утопающих, хвалили Олава, который с помощью директора задержал проникших в школу воров, хвалили весь класс за приведение в порядок старого погреба.
А ведь и я помогал арестовывать воров, вызвав по телефону милицию, и два дня работал на расчистке погреба вместе с другими. Но мне «ни в жисть» не стать настоящим героем…
И тут Олав ткнул меня в бок, потому что завуч Тали упомянула мое имя, я навострил уши и услышал:
— Да, таких учеников, как Мадис Поролайнен и Гертруда М
— Теперь все взлетят, помашут крылышками и улетят в теплые страны — фьют! — шепнул я Олаву, чувствуя комок в горле.
— Что она такое несет?! — возмутился Олав. — Да это же все… враки! Такого заработка за лето, как у тебя, нет ни у одного парня в нашем классе, не говоря уже о девчонках! О какой еще задолженности эта Тали талдычит? Что касается Трууты, тут я еще понимаю: она каждое лето разъезжает со своими тетушками по домам отдыха и загорает там на пляжах, но ты-то за все лето и отдохнуть по-настоящему не смог!
— Но пасти стадо — это оплачиваемая работа, за нее часы ОПТ не записывают, — объяснил Эльмо. — ОПТ — это сбор макулатуры, прополка в школьном саду, ремонт книг в библиотеке, участие в выпуске стенгазеты…
— Таких грехов за мною, да, не числится! — Я гордо развел руками, но почувствовал, несмотря на это, что какая-то огненная муха залетела мне в глаз и стала там кружиться. Ну что тут скажешь! Настоящие-то мужчины не плачут, но у ленивого и нерадивого Поролайнена, помимо других недостатков, еще и глаза на мокром месте! — Что ты уставился на меня, как теленок на новые ворота! — рявкнул я на Олава и пробрался между парней к выходу. Уже выскакивая из зала, я услышал позади себя:
— Поролайнен, куда?
Видимо, заведующая учебной частью попыталась начать мое перевоспитание. Но она лишь услыхала мое «Тере!» и мой бег вниз по лестнице. Это «тере» я сказал не завучихе, а директору совхоза, с которым столкнулся в дверях. Он с цветами в руках шел, очевидно, поздравить коллектив школы с началом учебного года. Пусть поздравляют друг друга сколько влезет, пусть собирают общественно полезную макулатуру и подклеивают растрепавшиеся книги — как бы там ни было, я своим хныканьем веселить их не собираюсь!
Сначала я подумал, что вскочу на седло велосипеда и сразу помчусь домой, но… На школьном дворе было сыро и тихо. Клены уже начали желтеть, каштаны были большие, как антоновки. Туя источала такой приятный и успокаивающий запах, что я передумал и теперь решил, что лучше подожду окончания торжественного акта и классного часа и тогда посоветуюсь с Олавом, как жить дальше: собрать ли молниеносно тонны две макулатуры или уйти из школы совсем.
«Вот тебе и видящий все насквозь следователь Поролайнен! Даже самого себя ты не видишь насквозь, а других и подавно! Гляди, расчищая вот эти самые кусты сирени весной от прошлогодней листвы, набрал ты, неумеха-следователь, шесть часов общественно полезного труда, а затем, позабыв про общество, эгоистически наслаждался все лето бесполезными делами: знай себе кормил кроликов,
