Пилле спросила:
— Мадис, это тот самый дедушка, который был на войне? Тот, который должен был прийти к нам на сбор?
Я кивнул, хотя все еще не мог поверить, что Олав сказал правду и дедушки больше нет.
— Прими мое сочувствие! — вежливо сказала Труута. Но мне эта ее вежливость только действовала на нервы.
Я махнул рукой.
Нет, это
В тот раз, конечно, королем стал я, дедушка, чтобы сделать другим добро, всегда был готов уступать во всем, не говоря уже о том, чтобы отказаться от титула горохового короля. Может быть, Олав не расслышал точно, может быть, дедушка просто заболел?
Олав потряс головой:
— К сожалению, нет. Твоя мама еще сказала, чтобы ты отпросился из школы на два дня, вечером уедете на похороны всей семьей. В таком случае наверняка отпустят.
— Да, — сказал я машинально. — Сейчас пойду. — Но чувствовал, что ноги слабые и голова удивительно пуста.
— Мхм, у самого
— Мужчины не плачут! — крикнул ей вслед Олав. — Хочешь, Мадис, я пойду и скажу сам учителю Сельге?
— Не надо, я сам сейчас пойду!
Новая книга никак не хотела поместиться в сумке, словно понимая, что среди учебников она будет там лишней. Но ни одной слезы у меня действительно не было. Я ведь не верил, что дедушка, мой дедушка, действительно умер, но в то же время как бы знал это. И это было мучительное знание, как в кошмарном сне, когда убегаешь от погони, но ноги тяжелые, и ты знаешь: сейчас, сейчас тебя догонят!..
— Я подожду тебя здесь, — сказал Олав, когда мы с ним подошли к двери учительской.
Нашего классного руководителя в учительской не оказалось. Не было и директора, которому я мог бы смело сказать о своем горе. Зато была завуч Тали, которая решила, что я, конечно же, явился поговорить насчет своего долга по ОПТ.
— Гляди-ка, Мадис! Неужто так быстро собрал макулатуру? — изумилась она. — Странно, что
— У меня нет квитанции, я пришел отпроситься на завтра.
— Завтра занятий нет, завтра мы все поедем на картошку!
— А я не могу ни завтра, ни послезавтра, — пробормотал я.
— Дружочек! — завуч Тали всплеснула руками. — Ты и впрямь пример исключения из правил, того, что иной раз шишка может упасть далеко от дерева! Ребенок таких работящих родителей — и лодырь! Целый совхоз знает ста… кхм, золотые руки товарища Поролайнена, а мать у тебя даже на районной Доске почета… Нет, Мадис, это не разговор, завтра все, как один, пойдем на картофельное поле! Или у тебя имеется какая-то уважительная причина, чтобы отсутствовать?
— Мой дедушка умер, — сказал я, чувствуя, как краснею.
— Ах та-ак… Извини, тогда совсем другое дело. Сочувствую тебе! И… Но… послушай, разве два года назад ты не ездил уже на похороны дедушки? Майду и ты? Да, припоминаю теперь, и ты, и Майду отсутствовали по случаю похорон дедушки. Было так?
Я кивнул и уставился на среднюю пуговицу своей рубашки. Поднять голову я не мог, потому что сейчас вдруг слезы выступили на глазах, тихонько и предательски потекли по щекам. Никак не удавалось взять себя в руки и сказать, что два года назад мы действительно ездили всей семьей в
— Ох ты, Мадис, Мадис! Чего же Майду теперь не попросил отпустить и его? — сказала завуч с укором. — Запомни одно: лжец должен иметь блестящую память, иначе он будет постоянно попадаться. И еще — смерть очень серьезное событие, этим не шутят.
Она наверняка еще одарила бы меня многими поучениями, но я больше уже не мог сдерживать всхлипывания и, не вымолвив ни слова, бросился вон из учительской, толкнул дверью ждавшего за нею Олава и побежал вниз по лестнице.
— Мне никого из вас не надо! — закричал я, вскакивая на велосипед. — Никогошеньки!
3
Накручивая педали, я мчался домой и думал о дедушке. Странно, вспоминались только веселые случаи. Будучи малышом, я всегда летом жил у дедушки с бабушкой, а иногда, когда мать уж очень сильно ссорилась с отцом, она отвозила меня в Виру-Нигула и зимой. Дед тогда и предложил как-то, что оставит меня совсем у себя и вырастит хорошего охотника и музыканта… Только один-единственный раз у меня возникла неприятность с дедом. Мне тогда было шесть лет и я взрезал ножом по одной складке мехов дедовского аккордеона, чтобы посмотреть, где же прячутся голоса этого инструмента. Дед отдал аккордеон в ремонт в городе, но сперва заставил меня долго слушать, какие скрипучие, стонущие от ран звуки издает аккордеон после моей глупой проделки. И легкую встрепку, полученную в тот раз от деда, я до сих пор вспоминаю с болью и гораздо острее, чем десять отцовских сильных порок. Ну да, теперь-то отец больше не осмеливается размахивать своим брючным ремнем, но еще прошлой осенью каждая полученная в школе двойка, каждое замечание в дневнике, каждая моя попытка оправдаться означали для меня жестокую порку. А дедушка (хотя теперь я представляю, как ему было жаль испорченного мной аккордеона) сказал только: «Послушай теперь, мальчик, какие звуки издает раненый инструмент! Говорят, что даже десять мудрецов не в состоянии ответить на всю ту массу вопросов, которые может задать один глупец. Но один глупец может разрушить или испортить больше, чем десять умных могут построить или создать! Запомни, Мадис, что место умного и мужественного человека всегда среди тех, кто отвечает и строит!»
До чего же мне было стыдно за свой поступок, я готов был на что угодно, лишь бы загладить вину…
На войне дедушка был санитаром, и до сих пор еще на чердаке его дома висел белый полушубок, который дедушка носил тогда, когда отвозил раненых на санях с поля боя в лазарет. Малышом я пробирался на чердак и искал в серовато-белом полушубке дырки от пуль, я тогда думал, что у каждого, кто был на войне, шинель или полушубок должны пахнуть порохом и быть пробитыми пулями. Дедушка смеялся: «Уж наша родная моль сделает постепенно то, что могла сделать фашистская пуля: чем больше времени пройдет, тем больше „пулевых отверстий“ ты, малыш, сможешь найти! Я-то был больше похож на античного героя Ахилл
