почувствовала, я бы поехала туда… Заплатила бы не знаю сколько, лишь бы вовремя он получил самые лучшие лекарства. Он ведь сам был наполовину доктор, а принимал только старые лекарства! У него были знакомые знаменитые врачи, а он, вишь, не догадался попросить, чтобы ему самому помогли.
Я весь застыл, словно обледенел.
— Мадис, не плачь! — утешала мама, а у самой по щекам текли слезы.
— А я и не плачу!
Мама испугалась:
— Действительно, ты совсем не плачешь! Глаза сухие! Майду, как пришел из школы домой, так и упал ничком на постель… А
— Я не верю!
— Чему ты не веришь? Что дедушка умер? Ох, если бы твоя вера помогла, но из конторы звонили, и смотри, вот телеграмма: «Отец умер по дороге в больницу. Выезжайте сразу. Похороны среду. Мама».
Отец поднял голову со стола и с трудом разлепил веки.
— Да-а, силен мужик был! Крепкий был у меня тесть, вот что я вам скажу! — и снова уронил голову на стол.
— Как нарочно, отец именно сегодня опять ходил к магазину в поселке, — жаловалась мама. — Ну скажи, как мы так поедем? Стыдно будет там перед людьми, соседями… И что мать скажет, дедушку-то он, по крайней мере, побаивался.
— Тогда поедем втроем, пусть отец остается дома!
— Нельзя, он еще чего доброго сожжет дом, — сокрушалась мама.
— Ну тогда я не знаю…
— Придумай что-нибудь, Мадис! Ты ведь всегда знаешь, что предпринять! — считала мама. — Майду совсем сломлен горем, а отец… в таком состоянии… его нельзя оставлять одного, но мама, то есть — бабушка… она тоже нуждается в помощи…
— Я сразу же поеду туда! — предложил я, чувствуя, что на самом деле хочу немного побыть один.
— Ты же мужчина, что ты там сможешь помочь?..
В иное время это «мужчина» показалось бы мне похвалой, но сейчас я не мог этому радоваться.
— Значит, ты хочешь, чтобы я остался с отцом здесь?
Мама стыдливо кивнула.
— Я подумала было так. Майду — он ведь такой чувствительный, в облаках витает. А ты умеешь и с отцом справляться, и со стадом, и… Я подумала, что вы с отцом можете приехать завтра следом, утренним автобусом. Похороны-то как раз завтра. Соседи пообещали, что за овцами присмотрят и кроликов накормят…
— Ладно.
«Сломленный горем» Майду читал в постели какую-то пожелтевшую и растрепанную книжку.
— Надо же, какая печальная история! — обронил он, прервав чтение книги и заложив страницу пальцем. — Дедушку ужасно жаль! Но
На это я не сумел ничего ответить. Молча снял школьную форму и натянул старые тренировочные штаны.
— Сердитый ты, что ли? — спросил Майду. — Тали просто придирается… не бери в голову. Наскребут они тебе какие-нибудь часы этого общественно полезного труда, им только план и важен! Ходил же ты таскать мусор из погреба, вот бы и потребовал, чтобы это записали тебе как ОПТ. Я-то на всякий чих заставлял себе часы записывать.
Я не был сердит, только устал, и все мне надоело.
— Разве ты не попросил, чтобы и
— Буду я еще их упрашивать. Маме напишет потом в дневнике: «Отсутствовал по семейным причинам», и всего-то делов!
— Мне Тали сказала, что дедушкины похороны были уже два года назад и что лжецу нужна блестящая память. И знаешь, у меня было такое чувство, будто я и впрямь наврал!
— Ну и младенец же ты! — Майду усмехнулся.
— Майду, надень теперь белую рубашку, надо собираться на автобус! — крикнула мама из кухни.
— Ты, значит, не поедешь? — спросил Майду. — Боишься острых переживаний, да?
— Не боюсь я ничего, просто должен завтра транспортировать туда папса! Напишу на нем: «Не кантовать!» — попытался я обратить все в шутку.
— Значит, Мадис, подбросишь что-нибудь кроликам, и не забудь приглянуть за овцами тоже. И смотри, чтобы все электроприборы были выключены, когда вы завтра будете уходить, — поучала мама. — Ну ты и сам знаешь. Только вот… — она понизила голос, — присмотри за отцом, чтобы завтра он был здоров и трезв. К магазину его ни в коем случае не пускай. Придумай что-нибудь, если он станет туда стремиться. Не знаю, что будет, если он к утру не найдет свои зубы, чего доброго он тогда и не приедет, застесняется…
— Какие зубы? — не понял я.
— Папс по дороге от магазина, когда возвращался, потерял протезы, — весело сообщил Майду. — Но они ведь ему на похоронах и не нужны, там ведь смеяться неприлично.
— Майду! — сказала мама с укором. — Ты посмотри, Мадис, может, найдешь их возле лавки или где- нибудь на пастбище, без зубов отец выглядит будто вдвое старше. Ну, будьте молодцами!
Я вывел овец пастись и привязал их на цепь, задал кроликам травы, принес дрова и развел огонь в плите. Действовал как робот, стараясь не думать о дедушке, об отце и о школе. Я размешал себе в кружке варенье с водой и сел к столу — как можно дальше от храпящего отца.
«Ах да, надо поискать отцовские протезы!» — вспомнил я, словно сквозь туман.
Хотя за окном был светлый день начала осени, мне казалось, будто наш дом плывет в тумане: туман обволакивал поле, пастбище, хлев, дом и лес за полем. Все, все было туманным и ненадежным, вне тумана находилась только наша сумрачноватая кухня со столом, покрытым пестрой клеенкой, и с солонкой посреди стола. Ясно очерчены только мы: ученик пятого класса Мадис Поролайнен, который не имеет права быть ни сломленным горем, ни витать в облаках, и этот спящий мужчина — Виктор Поролайнен, человек с золотыми руками, которого хвалят, как крепкого работягу, ибо он умеет обращаться со всеми сельскохозяйственными машинами, начиная от трактора и кончая доильными агрегатами… Этот хваленый работяга и окаянный пьяница отвратительно храпит и издает фыркающие звуки во сне, потому что он вдрабадан пьян и у него нет верхних зубов… И все это совсем не смешно, потому что этот храпящий мужчина — мой отец. Яблоко от яблони далеко не падает, гласит пословица, но от этой работящей яблони я предпочел бы упасть как можно дальше. Потому что не хочу, чтобы надо мной смеялись, насмехались, чтобы меня обзывали и презирали, как отца, которого принимаются хвалить и льстят ему, когда нужна его помощь. И мне так жаль его, так жаль, что не хочется говорить ему «папс», а хочется сказать «папа».
— Да-па-ить… — пробормотал отец, поднимая голову.
— Что ты сказал?
Отец постарался выговорить всю фразу ясно:
— Дай по-пить!
Я только что вылил из чайника все остатки воды к себе в кружку, а оба ведра стояли пустые.
— Схожу принесу воду!
— Да, будь человеком! — попросил отец и сунул пальцы в свои спутанные волосы.
Идя к колодцу, я думал о том, что отец остался в кухне — беспомощный, как беззубый лев… И до чего же я, бывало, гордился им, когда еще малышом ходил с ним окучивать картофель женщинам в деревне, и они хвалили: «Какой же ты, Виктор, работяга! И жадности в тебе нет нисколечко — делаешь такую тяжелую работу за одну бутылку водки! Спасибочки тебе, Виктор! Спасибочки!»
