- Да я уже больше года не держала ракетку в руках, — ответила я грустно. И верно, в деревенской школе стол для пинг-понга стоял прямо в коридоре, и мы играли на каждой перемене. В городской школе я и стола для пинг-понга не видела, а ходить куда-то на тренировки… Не до того мне было.
Предложение Теэта меня обрадовало: я могла не идти смотреть нечто, что хотел показать Тийт. Аэт и Стийну тоже пригласили играть, но девочки отказались — они хотели немного перевести дух.
Это даже было хорошо: мое умение оказалось ниже всякой критики. Я проиграла и Рейно, и Сирье, не говоря уже о самом Теэте. Мне изредка удавалось заработать очко, только когда подавала сама: мои попытки принять крученую подачу, которой тут обучил всех Тийт, были безуспешны — мяч отлетал или к сводчатому потолку спортзала или к розовым стенам… Только у Тийта я с трудом выиграла 21:19, но моя радость победы сразу угасла, когда я заметила веселое выражение лица одноклассника — он явно хотел порадовать меня и проиграл нарочно.
- Начинает получаться! — подбадривал меня Теэт. — Продолжишь соревнования после ужина!
- Лучше не ставь, мне все равно неохота больше играть! — сказала я и пошла искать своих спутниц.
Тети не было видно и слышно. Девочки-то, наверное, еще отдыхали. Но что же случилось с тетей?
Мое сердце уже болезненно сжималось: не отправил ли фельдшер тетю Марию в больницу? Поймав себя на столь тревожной мысли, я усмехнулась — ведь именно ей свойственно искать родственников по больницам вместо того, чтобы поинтересоваться, нет ли их где-нибудь поблизости. Неужели это у нас наследственное, семейная черта? Ближайшим и самым логичным местом, где надо искать тетушку, наверняка могла быть спальня!
Но в спальне тети не оказалось. Только Аэт и Стийна сидели там на стоящих рядом кроватях. Когда я вошла, они сразу же замолчали. Если при твоем появлении обрывают разговор, то почему-то всегда кажется, что говорили именно о тебе… О том, что подруги вели речь не обо мне, свидетельствовали раскрытые тетради со стихами, лежавшие у них на коленях, — у Стийны в кожаном переплете, тетрадь Рауля, а у Аэт — розовая общая тетрадь Стийны. Аэт вдруг захлопнула тетрадь и посмотрела на меня так, словно не сразу узнала. Я и впрямь вторглась к ним из другого мира и задала соответствующий вопрос:
- Вы тетушку не видели?
Девушки отрицательно покачали головой.
Итак, здесь я была третьим лишним.
- Она как в воду канула, — попыталась я оправдать свое вторжение. — Я уже подумала… Не знаю, может, она пошла воевать с осами?
Мой голос был слишком громким, и говорила я слишком поспешно. Ну скажи хоть что-нибудь, Стийна!
- Вполне возможно, — прошептала Аэт и погладила тетрадь.
Стийна сидела, уставившись в высокое стрельчатое окно. Они ждали, чтобы я ушла… Я почувствовала, как к глазам подступают слезы, и выбежала в коридор.
Коридор был длинным и темным, я на бегу ушибла колено о какой-то стол или шкаф и упала. Слезы текли по щекам и уголкам губ — солоноватые и теплые.
- Так тебе и надо, так и надо, так и надо! — шептала я сама себе. — Ты была одна — и одна останешься! Стийна больше не дорожит тобой ни капельки! А уж Аэт ты и подавно не нужна. До сих пор тебе единственной Стийна показывала свою розовую тетрадь, а теперь ее читает Аэт. Читает и все понимает, не сомневается и не задает таких дурацких вопросов, какие задавала ты, не насмехается над Раулем, которого обожает Стийна… Кого ты вообще-то любишь? Ах, Мярта? Чистая ложь — тому, кого любят, не доставляют боли никогда! Поделом, поделом тебе, 'дева Маарья'! Ничего ты не знаешь, ничего не умеешь! Ты не умеешь никого любить! И нет в тебе ничего особенного, ничего достойного любви. Напрасно мать и отец тревожатся из-за тебя. Если бы они знали, какова их дочь на самом деле, они взяли бы из детского дома какого-нибудь симпатичного ребенка! Более человечного, более благородного. И вообще — имеют ли право существовать на свете такие, как ты? Тетя Мария готова отдать за тебя жизнь, а ты только высмеиваешь ее и дразнишь. Если теперь ей смертельно худо, то это из-за твоего легкомыслия и вранья! И всю жизнь чувство вины будет грызть твою душу!
Я терла колено и даже сожалела, что боль стихает, — мне досталось поделом…
Вдруг раздался щелчок, и в коридоре стало светло. В двери стоял Сареток и с недоумением смотрел на меня. Я вытерла рукавом щеки, но мне хотелось исчезнуть, хоть сквозь землю провалиться, чтобы в конце концов никто не мешал мне выплакаться.
- Маарья? — спросил командир Сареток. — Что опять случилось?
- Я… я ударилась коленом! — Тут я увидела, что сижу возле пестрого серо-черного сейфа.
Когда же наконец перестанут литься эти слезы!
- Что-нибудь серьезное?
Я кивнула.
Каарел Сареток подошел ко мне. Наверное, он здорово пожалел, что не отослал нас отсюда сразу же куда-нибудь подальше — то осы, то колено!.. Много крику, мало толка!
- Уже прошло, — сказала я, когда Каарел присел возле меня. — И вообще, это было совсем не колено! — Я попробовала засмеяться.
- Глаза-то у тебя мокрые, как у записной плакальщицы! — изумился Каарел и выпрямился. — Помочь тебе встать?
У него были большие и жутко волосатые руки, словно лапки пчелы. Но стоило мне подумать о пчелах и о доме, как моя водяная мельница заработала с новой силой.
С помощью Каарела я поднялась и, пряча лицо, отвернулась к стене.
- Кто-нибудь сказал что-то обидное? — спросил он растерянно.
- Мымм-м! Никто ничего не сказал! — ныла я противным и жалким голосом.
- В пинг-понг поиграть не хочешь?
- Я уже три раза проиграла, — ответила ему и вдруг рассмеялась. Честное слово, как ненормальная!
- Поди разберись в настроении молодой девицы! — Командир Сареток развел руками.
Наверное, голова его трещала от бессилия придумать какое-нибудь утешение. Шел бы лучше спокойно своей дорогой!
- Может, просто хочешь побыть одна? Иногда бывает такая потребность…
Есть, конечно, есть. Но я не хотела, чтобы он считал меня жаждущей одиночества плаксой.
- Я всю жизнь была одна! — сказала я, улыбаясь и плача одновременно.
- Ах, вот как! — сказал Сареток задумчиво. — А мне-то показалось, что у тебя очень много друзей и знакомых…
- Но у меня нет ни одного настоящего друга, — ответила я и вдруг почувствовала неловкость за свое нытье.
Каарелу-то какое до меня дело. Может, мы видим друг друга в первый и последний раз, и в этот единственный раз я предстаю перед ним девчонкой-плаксой!
- Одного настоящего друга? — переспросил командир Каарел.
Ага! Я знаю, о чем он думал: мол, что значит для девчонки моего возраста один настоящий друг, что она под этим подразумевает? И откуда он, командир отряда Сареток, студент-историк, может достать ей такого друга? А вдруг он подумал, будто я намекаю, чтобы он стал моим настоящим другом?! Уфф! Но ведь я совсем так не думала!
- Слушай, девочка, — сказал Каарел. Он выпятил нижнюю губу, наверное, пытался придумать что-то значительное, потому что мой приступ самоистязания мигом прошел, когда я увидела мучительно наморщенный лоб командира. Может быть, Каарел хотел сказать, что такой друг обязательно однажды появится, поднимет алые паруса и так далее? Но он никак не мог решиться произнести что-нибудь, и — вот грех-то! — я почувствовала радость, следя за его замешательством. Из этого Каарела Саретока выйдет хороший учитель! Настоящий! — Ах, вот как! — наконец сказал командир. — Говорят, что в детстве каждый будущий спортсмен должен попробовать заниматься различными видами спорта. Именно для того, чтобы понять и знать, какой вид ему ближе.
