удобная — не старинная, но отнюдь и не ультрасовременная. А вот радиотелекомбайн ультрасовременный! Причём и сама аппаратура, и шкаф, в котором располагалась солидная дискотека, оформлены тем же деревом приятной светлой расцветки. Удивительное дерево! На него хотелось смотреть и смотреть — светло-коричневый фон разной насыщенности с золотистым отливом, а на этом фоне причудливые завитки, овалы и звезды. Казалось, стены гостиной излучают тихий волшебный свет, словно они подсвечены изнутри, словно это не пласты древесины, а осколки небес некоей далёкой таинственной планеты! Мейседон невольно замедлил шаг, любуясь великолепной отделкой гостиной — ни разу в жизни он не видел ничего подобного. По губам Кейсуэлла скользнула снисходительная, но вместе с тем и одобрительная улыбка.
— Это берёза, — вполголоса пояснил он. Мейседон приподнял брови.
— Берёза? Я думал, какое-нибудь чудо тропиков!
— Берёза, — с лёгкой гордостью пояснил Кейсуэлл. — Но не обычная берёза, а карельская. В своё время её называли царской берёзой. Красота погубила это дерево, небольшие рощи карельской берёзы сохранились лишь в самой Карелии да в Лапландии. Истинная, высокая красота — жестокая штука, Генри, она губит не только деревья, но и людей, особенно женщин.
Кабинет, куда вела дверь непосредственно из гостиной, был подчёркнуто строг, даже аскетичен. Стены отделаны матовым пластиком салатного цвета, пол паркетный, но вместо ковра — грубый палас, вся мебель, включая книжные шкафы и небольшой бар, правда, не металлическая, но подчёркнуто простая. Широкое окно с цельным стеклом приоткрыто, жалюзи подняты, но оконный проем в меру затенён старой липой. Шум зеленой листвы, переплетённый с разноголосым щебетанием птиц, создавал необычный для делового помещения звуковой фон. На стенах кабинета несколько превосходно выполненных черно-белых фотографий различного формата: сам хозяин под свежим ветром и ослепительным солнцем на румпеле швертбота, суровый старик аристократического вида — скорее всего, отец Кейсуэлла. А над самым письменным столом в продолговатой вертикально расположенной рамке — изречение, начертанное красиво выписанными китайскими иероглифами. Заметив, что Мейседон разглядывает это произведение искусства с некоторым недоумением, Кейсуэлл пояснил с затаённым лукавством:
— Это девиз. Всякий раз, начиная сложную и ответственную работу, я выбираю афористическое воплощение её сущности. В трудные минуты я обращаю к девизу утомлённый взор и черпаю в проникновенных словах новые силы. Марксисты говорят, что идея, овладевшая человеком, становится материальной силой. В известной мере я разделяю это убеждение.
Разглядывая иероглифы, похожие на цепочку следов причудливой птицы, способной легко бегать по вертикальным стенкам, Мейседон с любопытством спросил:
— Как же звучит девиз вашей нынешней работы?
— Не только моей, но и вашей, — мягко поправил Кейсуэлл и чему-то тихонько, почти беззвучно рассмеялся. — Это бессмертное изречение принадлежит великому Конфуцию. Гласит оно следующее: «Трудно поймать в тёмной комнате кошку. Особенно, когда её там нет».
Мейседон удивлённо взглянул на советника.
— Не понимаю.
— Все в своё время, Генри. Садитесь, нет-нет, сюда, к столу. Надеюсь, вы понимаете, Генри, что все, с чем я сейчас познакомлю вас, является абсолютной тайной и не подлежит разглашению ни при каких обстоятельствах.
— Я работаю в аппарате министерства обороны и все время имею дело с секретами государственной важности, — с некоторой снисходительностью заметил Мейседон.
Несколько секунд, легонько покачивая ногой, обутой в мягкую замшевую туфлю, советник разглядывал сидевшего перед ним полковника. Лицо умное, волевое, твёрдая складка рта, подбородок несколько мягковат — бородку бы следовало носить Мейседону, этакую небольшую франтоватую бородку. Но, говорят, в Форт-Фамбле не жалуют бородатую молодёжь, а по меркам высшей военной иерархии полковник молод.
— Забудьте о грифах и классификациях, полковник, — негромко, с ощутимым холодком в голосе вслух сказал Кейсуэлл. — В данный момент вы проникаете в совершенно иную сферу отношений и ценностей. Подчёркиваю, тайна носит абсолютный характер со всеми вытекающими отсюда и приятными самолюбию и огорчительными последствиями. Круг посвящённых в неё настолько узок, что, скажем, установить виновника утечки информации не составит большого труда. Вам говорит о чем-нибудь второе августа? Как знаменательная дата?
— Которого года? — деловито осведомился Мейседон.
— О! Чувствуется военная закваска — прежде всего точность и определённость. — Кейсуэлл почти неслышно рассмеялся. — Второго августа 1939 года Альберт Эйнштейн направил тогдашнему президенту Соединённых Штатов Франклину Делано Рузвельту письмо, в котором утверждал, что уран может послужить основой для создания исключительно мощных бомб. Собственно, с этого дня начались работы по созданию «Манхэттенского проекта», реализация которого 16 июля 1945 года завершилась взрывом испытательного ядерного устройства в Аламогордо.
— Я знаю об этом, Джон.
— Верю. Но вряд ли вы знаете о том, что десять месяцев тому назад нынешний президент Соединённых Штатов получил от группы учёных письмо, которое было датировано весьма многозначительно и символично — вторым августа.
На этом воспоминания полковника Мейседона оборвались — сон сморил его. Уже засыпая, он умиротворённо подумал, что волноваться преждевременно: надо подождать утра, а там видно будет.
СМЕРТЬ
Керол обратила на него внимание сразу, как только он появился в баре. Это вышло у неё нечаянно, непроизвольно. Ведь нередко бывает именно так: взгляд, равнодушно скользящий по фигурам и лицам людей, вдруг сам собой выделяет кого-нибудь, задерживается, а уж потом внимание приобретает осознанный, контролируемый характер. Выше среднего роста, незнакомец не выглядел богатырём, мускулы и пропорции которого сразу бросаются в глаза. Но он был строен, собран и очень экономен в движениях. Керол, не один год простоявшая за стойкой, хорошо знала таких людей — неброских, на первый взгляд медлительных, но тренированных. И без колебаний решила — или сыщик, или гангстер. Черти его принесли! Как и все обыкновенные люди, имеющие прямое отношение к купле-продаже спиртного, она недолюбливала и побаивалась и тех и других.
Незнакомец постоял при входе, осмотрелся, почти не поворачивая при этом головы, и неторопливо направился к стойке. У него была мягкая кошачья походка, органически сочетавшаяся и с его обликом, и с тем впечатлением, которое интуитивно сложилось о нем у Керол. Но, рассмотрев незнакомца поближе, барменша усомнилась в своих первоначальных предположениях. Посетитель, ловко усевшийся на высокое вертящееся сиденье, был аккуратно причёсан, чисто выбрит, но лицо у него было усталое, утомлённое, даже измождённое, под глазами — синяки. Словно он не спал несколько ночей подряд или накануне принял участие в фундаментальнейшей попойке. Из-за всего этого трудно было решить, сколько лет незнакомцу — двадцать пять или сорок пять, но по каким-то неуловимым признакам, — у Керол был намётанный глаз, — барменша догадалась, что как бы там ни было, незнакомец далеко не юноша, а вполне сложившийся зрелый человек. Керол было решила, что перед ней завсегдатай питейных заведений, привычный пьяница, но нет синие глаза незнакомца смотрели умно и ясно, а смуглое лицо было чётко прописано, не было в нем той опухлости, расплывчатости или, наоборот, обострённой резкости черт, которые так характерны для алкоголиков. Непонятный человек! Незнакомец смотрел на Керол с лёгкой, отнюдь не заискивающей улыбкой. Барменша поправила волосы, невольно улыбнулась в ответ и тут же рассердилась на себя за податливость.
— Виски, — негромко попросил незнакомец, у него был приятный мягкий баритон.
Керол ещё раз оглядела клиента, обратив теперь внимание на его одежду, виски — понятие растяжимое. На посетителе был твидовый костюм, светлая рубашка и галстук. Но костюм не то чтобы помят, а плохо отутюжен — так выглядит одежда, когда её гладят наскоро, второпях, после того как она побывала под проливным дождём. Рубашка была не вполне свежей, хотя её нельзя было назвать неопрятной или тем более грязной, на запястье левой руки Керол заметила большие часы, судя по всему, часы хорошие, добротные, но не шикарные. Совершенно непонятный человек, не желавший вписываться в хорошо известные Керол категории посетителей. Впрочем, у неё были свои, безотказно действовавшие методы
