Шатобриану: 1) 157 000 франков наличными, 2) выдавать по 12 000 франков ежегодно в течение четырех лет и 3) по истечении четырех лет 25 000 франков пожизненного ежегодного дохода, которые будут уплачиваться и жене его по смерть ее'. M-me Recamier и гр. St.-P подтвердили мне эту сделку. Последний участвует в ней на 48-ю часть и полагает еще быть со временем в значительном выигрыше. Лучшее в этом то, что будущее жены Шатобриана обеспечено. Он, вероятно, не уплатит всего долга своего 157 000 франками, а 12 000 ежегодно в течение 4 лет для него недостаточно, следовательно, он снова наделает долгов, бросая деньги как пыль. (Ему случилось однажды продать карету, чтоб дать обед десяти приятелям). Гр. St.-P сказывал мне, что тот же книжный откупщик предлагал ему 150 000 (!!) за Мильтона и Историю английской словесности, рассрочивая платеж на несколько сроков; Шатобриан задумался; пришел Лавока с 36000 франков чистоганом, и Шатобриан отдал ему труд свой за эту сумму! В этом отношении он вроде Ж‹уковского›, с тою разницею, что он не шарлатанит и не делает расчетов за год вперед своим расходам, в белых разграфованных тетрадках красными чернилами; но в семействе и здешнего поэта 'нет сирот!'. Он и жена его презирают их в хорошо устроенной обители, как наш везде, от Белева до Дерпта. (Сироты Шатобриана старухи).
Я уже писал вам, что я еженедельно бываю у трех проповедников, недавно прибавил четвертого, Dupanloup, издателя 'Фенелона для светских людей' с прекрасным предисловием, который проповедует в St. Roch (приход Тюльерийского дворца, за упразднением de l'Auxerois). Трое из 4 проповедников, коих обыкновенно слышу, восставали против Ламартина, {Примеч. По поводу его последней поэмы 'Jocelyn'.} каждый по-своему: иезуит Равиньян, Лакордер в одной, но сильной фразе, a Dupauloup сказал примечательную проповедь против _врагов и друзей религии_. Последних почитает опаснее первых, и в сем числе Гюго, коего означил _падающими осенними листьями_ (les feuilles d'automne), Ламартин и прочие пантеисты. И в других церквах восстали на него; один аббат Кёр (который вчера устрашил нас адом и вечными муками, так что я не на шутку призадумался) ни слова не сказал против своего приятеля-поэта и осуждает собратий своих за их рвение '_не по разуму_'. Зато Ресегье в стихах, a Aime Martin в прозе называют Ламартина, как Платона, _божественным_! - В салонах, как и в церквах, те же распри; в числе защитников - Шатобриан и m-me Recamier, кои не требуют от поэта строгого православия. 'Le National' объявил его прямо _пантеистом_, утверждая, что он никогда иным не был. По моему мнению, Ламартин, как и другие-прочие, сам себе еще точного и определительного отчета отдать не может в своем катехизисе; он, вероятно, почитает себя с такою же основательностию строгим католиком, как и глубоким политиком, а он просто - поэт. В нем ни православия, ни тонкой политики искать не должно, а одной поэзии. И пантеизм его случайный, поэтический: он видит бога в натуре - и боготворит ее, как видимую, осязаемую поэзию.
И что в Спинозы он попал,
Нечаянно случилось!
Вольно же легитимистам и ультракатоликам считать на него, как на каменную гору роялизма и православия: от одних юркнул он в камеру, где в некоторых речах его видны здравые начала политической экономии и ум государственный, от других - в мечеть и кувыркается перед Магометом, с коим он очень сдружился во время путешествия своего по святым местам! Не знаю, доходят ли до него все толки салонов и церквей. По субботам у него литературный раут, и я беседую иногда с милой, увядающей от тоски по дочери, женой его: она, кажется, не совсем спокойна на счет православия мужа, ибо для нее '_грех не безделица_'. {См. брошюру под сим названием, изданную незабвенным М. И. Невзоровым.} - Кстати о грехе и о вечных муках: вчера, в воскресенье, из Notre-Dame, от Лакордера, зашел я к Успенью слушать Кёра и увлек с собою моего бывшего библейского сослуживца, ‹кн. Мещерского›. Церковь была полна по обыкновению, и мы нашли место только у подножия алтаря. Осмотревшись, я нашел себя в кругу, примечательном по разномыслию. Перед одною и тою же кафедрою, с одной стороны, были палингенезист Баланш с примесью пантеизма; Mignet, историк революции и _глобист_, ныне надевающий ливрею Людовика XIV и почитатель века его; строгий галликанский католик и либерал граф Керголай, племянник известного ультрароялиста; с другой стороны - Росси, итальянский либерал и католик-профессор, но в духе XIX века; барон Экштейн, католик с примесью глубокого германского мистицизма; писатель примечательный Марк Жирарден, проповедующий с кафедры и в 'Debats' sur les tendances religieuses de notre siecle. Во всем этом N. N. ex omnibus aliquis! И всех нас поражал проповедник громом слова своего и неизбежностию угроз божиих, доказывал необходимость такого страха для обуздания, для воспитания народов и единиц (индивидуумов). Молчание было глубокое, внимание беспрерывное; проповедь продолжалась полтора часа.
В пятницу слышал я другой раз Dupanloup, в присутствии королевы и дочерей ее. Декламации было более, нежели идей и чувства, но иногда проповедник возносился до крайних пределов духовного мира. Тем смешнее был приходский священник de St. Roch, который после него взошел на ту же кафедру напомнить о посте и молитве субботней и рекомендовать тем, кои захотят рано прийти в церковь, запастись шоколадными дощечками! Я не умел скрыть смеха к соблазну благочестивых. Все сие движение парижской набожности найдете вы в 'Dominicale' и в 'Univers Religieux'. В них же и проповеди Лакордера. 'Dominicale' пересмотрите сами для проповедей Лакордера и для других статей, в коих может быть Пушкин найдет покормку и для своей Review-котомки. Сверх того, пошлю вам для прочтения 'Акты Исторического конгресса', коих по сию пору вышел первый том; скоро выйдет и второй. Я был раз на этом конгрессе, где мнимый
Вечер. Я провел сего дня часа полтора у M-me Recamier и передалей и Шатобриану все, что писал ко мне об них Козлов. {3} В салоне Рекамье встретил я опять Токевиля, коему недавно в нравственном отделении Института предпочли Лукаса, тюремного филантропа. Если бы не нелюбимый Кузень предлагал первого, то, вероятно, перевес был бы на стороне Токевиля, всеми уважаемого; но Кузень произвольно взял его под свое покровительство - и повредил ему. Он много говорил об Америке, где недавно умерла будто бы кормилица Вашингтона: по расчетам оказалось, что кормилица эта могла быть разве только его молочною сестрою. В другом американском царстве умерла стошестидесятилетняя старуха! Если ей и прибавили несколько десятков, то все-таки она была старее того государства, где скончалась.
Третьего дня был в домашнем театре Юлия Кастеляна, где герцогиня d'Abrantes играла Сильвию, a m- me Lafont, по Петербургу и по смычку мужа вам известная, Лизетту в 'Les Jeux d'amour et du hasard'. Старуха d'Abrantes играла хорошо, но жалка своими претензиями на молодость: она старее своих записок. У m-me Lafont по крайней мере не погасли еще черные глаза и в стане есть необходимая для горничной вострушки гибкость. Я не дослушал первой пьесы и сожалею, что не видал бывшей miss Smithson в 4-й сцене IV акта 'Гамлета', который вам посылаю. Сказывают, что она играла прекрасно; а в Лондоне она никогда не нравилась! 'Une soiree chez m-me Geoffrin' написан герцогинею d'Abrantes в отмщение врагам Гюго, не избравшим его в Академию. Весь XVIII век на сцене и хватает до XVII. Сама d'Abrantes играла m-me Geoffrin. Вот вам и афишка. Пьеса плохая, как слышно. Я спешил на другие вечеринки, где не нашел того, чего искал. Спектакль Кастеляна в большой моде, и добиваются билетов, как будто бы нет 12 вольных театров, каждый вечер открытых!
И Бальзак видит в Ламартине отступника; он сказал мне: 'Il a pris le role de Chatel' (архиепископ
Хотел послать 'Les cris de Tame' с предисловием Ламене, но оно ничтожно, и _старое по-старому_. Еще появилась книга любопытная и важная для политика и географа-статистика; вышла только первая часть, и много о России в отношении к Турции и к Востоку вообще: 'L'Europe et la Turquie de 1829 a 1836'. В первой части более о Египте. Она писана двумя французами - de Cadolvene et de Breuvery, кои провели несколько
