провидение. Ян также уже на полной свободе; ветерана поэтов Германии, Тика, из Дрездена призывают в Берлин. Гумбольдт показал мне новый роман его; ожидают, что Эйхгорн, также друг и сподвижник Штейна, занимающий ныне важное место в министерстве иностранных дел (ему поручены дела по сношению со всеми немецкими государствами), будет назначен министром народного просвещения: публика заранее радуется сему назначению.
Гумбольдт знаком не с одними высотами Чимборазо, но и с низостями некоторых литераторов, нам известных. Я удивился его всеведению! он изъявил искреннее негодование на статью против умного и благородного нашего литератора Мельгунова; я хвалил ему книжку Кенига. {4} Гумбольдт повторил мне обещание короля отдать мне и 5 удержанных рукописей о России; я все получу в свое время чрез нашу миссию, а Гумбольдт уведомит меня письменно обо всем, что сделано будет. Еще многое говорено было; все, все сохранится в моем благодарном сердце. Настал час литургии, и Гумбольдт предложил мне довести меня в гарнизонную церковь. Я опять видел там короля, королеву, принца Карла и выслушал довольно посредственную проповедь зятя епископа Эйкерта.
Из церкви я возвратился к своему 'Пустыннику'; отобедал, послал за лошадьми и в час уехал из Потсдама; часа два отдыхал на пути и в 7 часов утра приехал в Галле; освежился, побежал к Цвечке, моему знакомому книгопродавцу, бывшему товарищу утопившегося в Неве Мейера; купил университетский каталог и в 7 1/4 слушал уже лекцию Эрдмана 'Ueber die Religionsphilosophie'. Я уже слыхал его прежде; он говорит хотя слишком скоро, но внятно и вразумительно, несмотря на отвлеченность предмета. Содержание лекции я записал только про себя, заметив в Эрдмановой кое-что, напоминавшее мне мысли Жубера: он не читал их. Эрдман лифляндец; его приглашают снова в Дерпт; я советовал принять приглашение: это выгодно для него и для Дерпта. После Эрдмана, от 8 до 9, слушал я нравственность (die Moral) у малютки Вегшейдера. Он говорил о любви, о браке, о семейственной жизни: сначала было мало нового, но давно известное разве не входит в план полного курса? От многоженства (полигамии) перешел к полиандрии, т. е. многомужеству: оно еще безнравственнее и противнее выгодам гражданственности, потому что совершенно уничтожает достоинство человека-мужчины и делает невозможным воспитание детей, неизвестностию отца. В Страбоне, в Кесаре, в новейшем путешественнике Форстере указал он на примеры полиандрии: 'Брак, в благородном виде своем, есть основание всякого человеческого образования, корень всякой нравственности, и только он делает возможным воспитание детей'. {5} Я написал несколько страниц в своей карманной книжке из каждой лекции; но не хочу вас вести на студентскую скамью. От 9 до 10 слушал я знаменитого Гезениуса, ориенталиста, и особенно гебраиста, коему привез поклон от Гумбольдта. Он читает о книге бытия по еврейскому тексту, для меня непонятному, но он переводит тексты сам на немецкий и объясняет их превосходно. Эрдман перед лекцией познакомил меня с ним. Я и его слыхал уже здесь. Он проходил в тот раз 28-ю главу стих 19-й, о Иакове. Занимательно и любопытно было объяснение восточной идиллии о сватовстве Иакова. Гезениус почитается первым гебраистом в Германии; для богословов необходима книга его.
От 10 до 11 слушал я Толука, моего кисингенского приятеля, коего слыхал только по сию пору в церкви. Я нашел его уже женатым, выздоровевшим. Я люблю книги его. Die kleinen Schriften и теперь со мною. Он был некогда протестантским проповедником, едва ли не первым, при берлинской миссии в Риме; превосходно опровергал Штрауса, а теперь издает здесь и богословскую газету. Он читает несколько лекций; я попал на объяснение Евангелия от Иоанна, 13-й главы. Сверх того, он читает о посланиях св. Павла и толкует пророков. Желал бы передать вам все слышанное или по крайней мере записанное на сей лекции, но времени недостанет; в Толуке много души или, лучше, Gemut. С некоторого времени на него нападают за некоторое отступление от прежних убеждений, но я еще не успел ознакомиться с этой полемикой; больно мне только было слышать отзыв Толука, искренно мною уважаемого, о моем Неандере. Когда я спрашивал Неандера о Толуке, он отвечал мне более молчанием и хвалил только религиозное чувство и многосторонность учености Толука, между тем как сей последний говорил о нем с какой-то внутреннею досадою, трунил над ним по-своему. Толук позвал меня на вечер, с историком Лео и с двумя молодыми богословами.
От 11 до 12 слушал я Юлийса Мюллера, о коем Неандер говорил мне с величайшим уважением. Он читает церковную историю. После лекции я с ним познакомился и передал ему сердечное приветствие Неандера. Мюллер вспомнил, что встречал меня в Геттингене, в 1837, на вековом празднестве. Хвалят очень его книгу 'Ueber die Sunde'.
От 12 до 1 слушал я Новейшую историю у Лео: вы знаете его по истории Италии, изданной им для Герена и Укерта; по Всемирной истории, коей вышло уже четыре части, знаете, наконец, и по ссоре его с гегелианцами (die Gegelinger - в насмешку над Gegelianer). Я вечерял у него за три года пред сим и тогда слушал лекции его о какой-то древней немецкой поэме. Теперь он проходил французскую революцию во всей подробности; исчислял происшестия, делал характеристику партий и их корифеев, 'der Flugelmanner der Zeit', как он их назвал. Описал даже некоторых из живущих, например Пасторета, но удачнее всего сделал портрет Карно, устроителя победы (о нем сказали: il a organise la victoire), потом и Дантона, Мирабо, Isnard (он был бемист и в духе Сен-Мартена), Мерли де Тионвила, Везина, Шабо, Ла-Круа, Камбо, Рюля, Талейрана и, наконец, описал буйство в Авиньоне. Он оживляет лекции каким-то жаром, не красноречия, а как бы
После лекции мы возобновили знакомство, и я зашел к нему после обеда. Современная история занимает его; он сам был некогда журналистом в Берлине, где не все его любят. После 4-й части своей Всеобщей истории он покоится на лаврах, обрабатывая только свои лекции. Скоро займется 5-ю и последнею частию своей истории. Обыкновенно я спрашиваю знатоков такого разбора, как Лео, о новых книгах; он наименовал мне одну, неизвестного автора, в Базеле изданную, как примечательную в своем роде: 'Das gottliche Recht und die
Verstandes triigen'; вышла у книгопродавца Шпитлера.
Отобедав наскоро в трактире, я отправился в книжную лавку Цвечкена,, просмотрел новости ученой литературы, обошел часть города и в 4 часа опять явился в университетское здание, где преподаются почти все лекции. От 4 до 5 слушал опять Гезениуса археологию. Это его любимая наука, и книга его признана классическою. С какою подробностию описывал он: die Stiftshutte устроение оной; в ней горел огонь беспрестанно, зажженный Иеговой, 'coelo delapsus', все снаряды, орудия, сосуды, явства (артос), подсвешники, размер и форму оных, святую святых - кивот, и проч. Он предложил мнение ученых ориенталистов о каждой части кивота; о херувимах, их назначении; описание храма Соломона также с величайшею точностию; его положение, устройство. Одно из лучших описаний сего храма сделано недавно нашим дерптским ученым, Кейлем, 1840. Жаль, что Гезениусу неизвестно творение Ланчи, профессора и аббата римского, где многое объяснено иначе; но я верю более Гезениусу. Фолиант Ланчи, с превосходными рисунками, о еврейских древностях напечатан в Риме.
От 5 до 6 слушал я древнюю историю у Дункера, экстраординарного профессора, сына парижского книгопродавца, моего знакомого (я закупил у него теперь книг рублей на 150). Дункер читал: о происхождении демокрации в Афинах, кажется, более по Беку (Бек, берлинский знаменитый археолог). Он разбирал внутреннее устройство Афинской республики ясно и удовлетворительно. У Дункера мало слушателей; но он еще только в начале своего академического поприща, и сам 27 лет: только в Германии можно в сем возрасте быть глубоким ученым и истинным профессором. Вообще университет в Галле, как и все университеты в Германии, теперь не так богат студентами, как прежде, когда число их простиралось до 2000. Ныне только около 800; но Гезениус, Толук, Мюллер, Эрдман поддерживают еще древнюю славу его; гальские ученые ведомости еще читаются в ученой Европе; но всего более - по крайней мере для меня - процветает Галле рассадником благочестия и христианского милосердия, насажденным бессмертным Франком: сиротским училищем, школою для миссионеров и библейскою типографиею, рассылающею слово божие во все концы вселенной. Я уже описывал прежде сии заведения, возрожденные лептою Франка и его сподвижников; ветви сего древа внутреннего благочестия расширились и покрыли плодами своими не одну Европу, но и сидевших в сени смертней. Вера в провидение возрастила сие древо, сие зерно горчишно, Франком брошенное в землю. Я поклонился еще раз его памятнику, окруженному рядом огромных зданий, в коих помещаются школы, типография, книжная лавка и многие другие институты. Нимейер, сын знаменитого
