издателей газет и журналистов; но издатель 'Минервы' не совсем верен ей, и на его содержании - или его содержит - и другая газета, коею он, как молодой супругой, кажется, более занимается.
К характеристике Иенайского университета принадлежит и образ жизни и академические привычки студентов, между коими было прежде более так называемых
Я купил и здесь, как в Берлине и Галле, каталог лекций; отметил профессоров, коих желал слышать, и в 7 часов утра был уже на лекции Гюэта (Gueyt), преподающего пандекты; но зашел к нему ошибкою, ибо намеревался слушать германское и феодальное право у Ортлофа, по книгам мне известного. От 8 до 9 слушал молодого профессора Гримма, объясняющего четырех евангелистов; от 9 до 10 знаменитого богослова Баумгартена-Крузиуса, коего удалось мне слышать один раз, в проезд мой через Иену, за несколько лет пред сим. Он читает догматическое богословие с какою-то особенною важностию, ясно и, в отношении к своей богословской системе, удовлетворительно. Он известен по своим сочинениям. Он объяснял вознесение Христово (ссылаясь на Грисбаха), значение выражения 'одесную бога седящего', в смысле владычества над миром; начал третью часть своей Христологии - о св. духе. Я все записал. Хотел слушать еще многих, но зашел к Людену - и вместо историка-отца попал к юристу-сыну, заговорился с ним о Иенайском университете и о германской ученой деятельности вообще. Сын читает юридические лекции, а отец историю Германии, которой издал уже семь или восемь томов, но не дошел в них даже и до реформации! Сын беспристрастно судил книгу отца и желал, чтобы я и с ним познакомился. Я уже слыхал его лекции, но воспользовался предложением сына и нашел старика Людена, диктующего секретарю своему. Глаза его слабы, но он еще трудится, хотя уже и не продолжает немецкой истории. Мы проговорили около часа, так что я не попал уже ни на одну лекцию до обеда? Не жалею: Люден был для меня любопытным явлением, и я жалею только, что не навел разговора на происшествие, бедственное для Германии, в некоторых отношениях едва ли и не для всей Европы, происшествие, к которому особенный случай сделал и его прикосновенным. Я хочу говорить об убийстве Коцебу Зандом. {8} Вы помните, что Коцебу дал одному здешнему писцу Коху, довольно безграмотному, переписать какие-то бумаги. Кох, не разобрав его рукописи, показал некоторые места Линдлю, жившему с ним в одном доме. Заметив, что в бумагах Коцебу много важного, Линдль удержал их, под предлогом лучшего прочтения мест, не разобранных Кохом, списал их и передал Людену, который тогда издавал 'Немезиду'. Люден напечатал их в своем журнале. Занд прочел их в 'Немезиде'; голова era загорелась - и в Мангейме, где совершилось злодеяние, вы видите две могилы: исступленного и жертвы его. Сии подробности рассказывал сам Люден моему приятелю. Я помню это время, ибо читал 'Немезиду' и все статьи журналов о сем происшествии. Виланд, сын поэта, издавал в то же время 'Oppositions-Blatt'. Во всей Германии, в Европе отозвалось это происшествие. И все произошло от одной необдуманной брошюры, напечатанной в Ахене, во время конгресса. {9}
Я просидел у Людена до самого обеда, после коего уже не мог собраться на его лекцию и возвратился в Веймар; провел вечер у гр. Фредро, бродил в здешнем парке, читал на скамье, подходил не раз к домику Гете, где все было так тихо и уединенно!.. взошла луна.
Веймар, 7 августа/26 июля. Великая княгиня приехала вчера прямо в Бельведер, за полчаса отсюда, в 9 часов вечера, и сегодня в 8 часов утра пригласила меня к себе туда к обеду. Священник наш дал мне знать, что она будет служить благодарственный молебен в русской церкви и что я могу туда явиться ровно в 11 1/2 часов. Великая княгиня приехала туда с прусской принцессой, Августой, младшей своей дочерью. В церкви были только они и семейство нашего священника. После молебна с коленопреклонением, за счастливое совершение путешествия и пребывания в Вильгельмстале, великая княгиня, сказав слова два священнику и осведомившись об одном из певчих, не пришедшем за нездоровьем, подошла ко мне, расспросила о моих странствиях после нашего свидания в Кисингене, о новостях европейской литературы и о моих новейших приобретениях, представила меня своей дочери и пригласила опять на обед и на вечер, т. е. на весь день в Бельведер. Принцесса давно знает меня и угощала меня в своей прелестной вилле, в песках потсдамских. Она благодарила меня за присылку ей двух книг г-жи Павловой, хвалила их, расспрашивала об авторе- переводчице и отложила дальнейший разговор до Бельведера. Они отправились пешком во дворец принимать приехавшую вчера же графиню Эделинг,, урожденную Стурдзу, мою соседку в трактире: она также с нами обедает и вечеряет. Я рад ее приезду: одна из умнейших женщин в Европе, друг Св‹ечи›ной и недавно гостила у нее в Париже. Уже четверть века, как мы не встречались! Она, вероятно, привезла мне весточку и о Жуковском, ибо была недавно в Эмсе.
До молебна я осматривал здешний государственный архив. Много редкого, исторического; древнейшая рукопись 763 года, разумеется, на пергамене: это даровая запись (Schenkung) монастырю Пипина-малого, майорадома. Она принадлежит не к здешнему собранию дипломов, но куплена бывшим герцогом со многими другими для преподавания в Иене дипломатики. Древнейший отечественный документ, Vaterlandische Urkunde, 944 года: король Оттон I дарит вассалу своему Белингу дачу, поместье. К записи привешена тяжелая восковая печать; подпись или монограм Оттона представляет две буквы О, из коих одна вверху строки, другая внизу, а по бокам их, с обеих сторон, находятся буквы Т, из чего и выходит Otto. Архивариус показал нам оригинальные рукописи главнейших евангелических реформаторов: связку писем Лютера, большею частию к тогдашним князьям и владетелям Германии. Первое из сих писем 1523 года, последнее 1545, следовательно, года за два до его кончины (1547). Рука твердая, как его характер. Лютер живал в Веймаре, и память его сохранилась еще в имени одной улицы, где было его жилище, Luthers-Gasse. Богослов Dewette, что ныне в Базеле, пользовался сим собранием писем Лютера; Mignet, не знающий по- немецки, выписал, чрез французского поверенного в делах, список с оных; но что он с ними сделает? обогатится ли сим сокровищем его 'История реформации'? Почерк Лютера ясный; но какой сотрудник Минье разберет старинные немецкие рукописи! Другая, хотя и не столь толстая, связка писем Филиппа Меланхтона также к князьям немецким того времени. Имена других реформаторов, коих письма здесь: Major, Menius, Amsdorff, Spalatin, Justus Ionas. Сколько еще сокровищ для немецкой истории! Едва не стало Лютера, как Смалькальдская война загорелась, {10} и сто лет лилась кровь над его пеплом!
Другая любопытная связка в здешнем архиве состоит из переписки героев тридцатилетней войны: Фридриха Ульриха, Георга Брауншвейгского, герцога Лауенбургского; убийцы, как полагают, Густава Адольфа, фельдмаршала Густава Горна. В числе сих писем есть и французские, например Фридриха Вильгельма Кассельского; одно писано из Парижа о тогдашних происшествиях. Этот корреспондент подписался: votre tres humble serviteur, 'que cognoissez'. Тут же письма герцога Бернгарда, канцлера Оксенштирна. Шиллеру были известны сии бумаги, но прекрасную свою историю тридцатилетней войны черпал он не из неизвестных документов; только из одной здешней рукописи заимствовал он кровавую сцену в 'Валенштейне'.
Мы видели также переписку Максимилиана I с Фридрихом Мудрым, курфирстом Саксонским. Ранке для своей 'Истории реформации', коей недавно вышли две первые части, не пользовался ею. В предисловии к ней он благодарит начальство здешних архивов, особливо общего архива, т. е. Веймарского и Готского (Саксонского дома, Эрнестиновой линии) за свободный доступ к его сокровищам. Он был здесь в 1837 году и уверяет, что для той эпохи в истории реформации, в которую Саксонский дом играл столь блистательную роль, нет богатее архива, как здешний. Ранке в пророческом предчувствии заключает предисловие своей истории словами, которые желал бы я произнести во услышание всех архивариусов _нашего времени_, но
