Тургеневым и столь знакомая русской жизни, должны [служить сильною пропагандою и] наводить каждого читателя на ряд мыслей о значении целого огромного отдела понятий, заправляющих нашей жизнью» (там же, с. 211–212).
Раскрывая свою мысль, Добролюбов пересказывает последний разговор Лаврецкого с Лизой о счастье, — разговор, в котором последнее слово остается за Лизой: «…счастье зависит не от нас, а от бога». В пассивности, с которой Лаврецкий принимает эту чуждую всему его существу философию, и в самом трагическом завершении темы счастья в романе Добролюбов и видит силу критической позиции писателя.
О нравственной силе воздействия романа Тургенева высказал свои впечатления «в том виде, как они сложились тотчас по прочтении „Двор<янского> гнезда“», М. Е. Салтыков-Щедрин в своем письме к П. В. Анненкову от 3 февраля 1859 г. «Я давно не был так потрясен», — признается автор письма, глубоко взволнованный «светлой поэзией, разлитой в каждом звуке этого романа». Обобщая свою мысль, критик пишет: «Да и что можно сказать о всех вообще произведениях Тургенева? То ли, что после прочтения их легко дышится, легко верится, тепло чувствуется? Что ощущаешь явственно, как нравственный уровень в тебе поднимается, что мысленно благословляешь и любишь автора? Но ведь это будут только общие места, а это, именно это впечатление оставляют после себя эти прозрачные, будто сотканные из воздуха образы, это начало любви и света, во всякой строке бьющее живым ключом….» (
Идеи и образы «Дворянского гнезда» нашли отклик в ряде позднейших произведений русской литературы.
Уже в 1859 г. в романе Л. Н. Толстого «Семейное счастье» запечатлелись некоторые следы влияния Тургенева — и в тональности лирических описаний природы, и в образах действующих лиц (Сергей Михайлович), и в отдельных мотивах, сходных с «Дворянским гнездом» (сожаление об уходящей молодости, надежды на счастье молодого поколения). Особенно заметны тургеневские настроения в последней главе романа Толстого, где рассказывается о возвращении героини в старый покровский дом, наполненный «девичьими мечтами»[200]. В 1861 г. появилась повесть Помяловского «Молотов», продолжавшая многие темы и мотивы «Дворянского гнезда», самое содержание которой — рассказ о «мещанском счастье», бескрылом стяжательском существовании, обусловленном нормами буржуазной морали, — было преемственно связано с этической концепцией «Дворянского гнезда». В «Молотове», как и в «Дворянском гнезде», повествованию предшествует предыстория героев — родословная Дороговых. Героиня повести Надя Дорогова зачитывается романами Тургенева, ее любви сопутствуют тургеневский «Фауст», размышления о счастье и долге, и самое крушение надежд на полное, истинное счастье объясняется, как и в «Дворянском гнезде», несовершенством общественного устройства — уже в иной, не дворянской, а чиновничьей среде.
Популярности «Дворянского гнезда» в значительной мере способствовало то, что в 1866 г. А. Д. Галахов включил отрывки из романа в «Полную русскую хрестоматию» (Образцы красноречия и поэзии, заимствованные из лучших отечественных писателей, ч. II, раздел VI). В конце 70-х годов Н. С. Лесков, описывая Орел, дважды обращался мыслями к героям «Дворянского гнезда» («Несмертельный Голован», «Мелочи архиерейской жизни»).
Своеобразное развитие, проблематика тургеневского «Дворянского Гнезда» получила в «Пошехонской старине» М. Е. Салтыкова-Щедрина (1887–1889). «…Герои Тургенева не кончают своего дела», — писал о «Дворянском гнезде» Салтыков-Щедрин в уже цитированном письме к Анненкову. По- своему довел до конца рассказ об обитателях «дворянских гнезд» сам Щедрин, показав на примере пошехонских дворян из рода Затрапезных, до какой степени умственного оскудения, нравственного уродства и бесчеловечности доходило поместное дворянство в своих массовых, а не лучших, как у Тургенева, образцах. Преемственность от романа Тургенева подчеркивается у Щедрина и названием отдельных глав (произведение открывается главой «Гнездо»), и избранными аспектами повествования (происхождение героя, система его воспитания, нравственное воздействие природы и общения с народом, религии, эмоциональная сфера — любовь и брак). При этом автор постоянно избирает полемическое по отношению к Тургеневу освещение темы, отрицательное ее толкование: в воспитании детей Затрапезных подчеркивается отсутствие всяческой системы, в пейзаже родовых гнезд — отсутствие какой-либо поэтической прелести, как и в самом образе жизни их обитателей — отсутствие общения с природой. Параллельный эпизод рыбной ловли описывается как чисто коммерческое предприятие. Бесконечно менявшиеся няньки, забитые и озлобленные, не рассказывали детям сказок. Любовь и брак, лишенные даже намека на поэзию, приобретали чудовищно уродливые формы. Наследие крепостнических времен, «поросших быльем» в период, когда создавалась «Пошехонская старина», определило многие привычки и «складки» в характерах и судьбах современников Щедрина, — это и вызвало к жизни произведение, отправным пунктом для которого послужило «Дворянское гнездо» Тургенева. «В современной русской беллетристической литературе, — писал Салтыков-Щедрин в некрологе, посвященном Тургеневу, — нет ни одного писателя <
Подтверждением этой мысли служат и отзывы о «Дворянском гнезде» Ф. М. Достоевского, испытавшего, как и Салтыков-Щедрин, сильное и длительное художественное воздействие романа Тургенева. В «Дневнике писателя» за февраль 1876 г. автор, вспоминая «Обломова» и «Дворянское гнездо», отмечает как главную черту героев этих произведений — «соприкосновение с народом»: «Они заимствовали у него его простодушие, чистоту, кротость, широкость ума и незлобие, в противоположность всему изломанному, фальшивому, наносному и рабски заимствованному» (
В первоначальной редакции этого текста говорится еще определеннее: «…„Дворянское гнездо“ Тургенева есть произведение вечное [и принадлежит всемирной литературе. Почему?] Потому что тут сбылся впервые, с необыкновенным постижением и законченностью, пророческий сон всех поэтов наших и всех страдающих мыслию русских людей, гадающих о будущем, сон — слияние оторвавшегося общества русского с душою и силой народной. Хоть в литературе да сбылся… Вся поэтическая мысль этого произведения заключена в образе простодушного, сильного духом и телом, кроткого и тихого человека, честного и целомудренного, в ближайшем кровном столкновении со всем нравственно грязным, изломанным, фальшивым, наносным, заимствованным, и оторвавшимся от правды народной. От того безмерное страдание, но и не мщение. Кроткий человек не мстит, проходит мимо, но примириться со злом и сделать хоть малейшую нравственную уступку ему в душе своей он не может…» (
Под воздействием «Дворянского гнезда», как указывают исследователи, частично складывалась концепция «Братьев Карамазовых» Достоевского, где образ Алеши в какой-то мере зависим от образа Федора Лаврецкого, а Федор Карамазов — от Ивана Петровича Лаврецкого [201].
В том же преемственном русле устанавливается влияние, которое имело творчество Тургенева, и в частности роман «Дворянское гнездо», на Чехова. В литературе отмечалось, что Чехов, во многом воспринявший и лиризм Тургенева, и чуткость его к вопросам «нравственного состава» личности, и гражданскую требовательность, по-разному относился в различные периоды к «Дворянскому гнезду», но всегда его ценил как глубокое и поэтическое произведение. В рассказах «Безнадежный», «Контрабас и флейта» (1885) он высмеивает обывателей, поверхностно и понаслышке судивших о красотах «Дворянского гнезда» или засыпавших над его страницами.
Обитатели «дворянских гнезд», поэтичные, «полуразрушенные усадьбы во вкусе Тургенева» вызывали сочувствие молодого Чехова («Чужая беда»), но в 90-е годы он относится уже иронически к отжившей поэзии прошлого. В образах «Вишневого сада» много сходного с «Дворянским гнездом», как сходна и сама ведущая тема (судьбы дворянства на поворотном пункте истории), но симпатия автора к милым и беспомощным обитателям «вишневых садов», исчезающих с лица земли, не содержит надежд на какое бы то ни было обновление класса, историческая роль которого была до конца исчерпана
