— Кстати, ты знаешь, — прибавила она, встряхнув своими короткими, но густыми кудрями, — у меня сто тридцать семь рублей, — а у тебя?
— Девяносто восемь.
— О! да мы богаты… для опростелых. Ну — до завтра!
Она ушла; но через несколько мгновений ее дверь чуть-чуть отворилась — и из-за узкой щели послышалось сперва: «Прощай!» — потом более тихо: «Прощай!» — И ключ щелкнул в замке.
Нежданов опустился на диван и закрыл глаза рукою… Потом он быстро встал, подошел к двери — и постучался.
— Чего тебе? — раздалось оттуда.
— Не до завтра, Марианна… а — завтра!
— Завтра, — отозвался тихий голос.
На другой день поутру рано Нежданов постучался опять в дверь к Марианне.
— Это я, — отвечал он на ее вопрос: кто там? — Можешь ты ко мне выйти?
— Погоди… сейчас.
Она вышла — и ахнула. В первую минуту она его не узнала. На нем был истасканный желтоватый нанковый кафтан с крошечными пуговками и высокой тальей; волосы он причесал по-русски — с прямым пробором; шею повязал синим платочком; в руке держал картуз с изломанным козырьком; на ногах у него были нечищеные выростковые сапоги.
— Господи! — воскликнула Марианна, — какой ты… некрасивый! — и тут же быстро обняла его и еще быстрей поцеловала. — Да зачем же ты так оделся? Ты смотришь каким-то плохим городским мещанином… или разносчиком… или отставным дворовым. Отчего этот кафтан, а не поддевка или просто крестьянский армяк?
— То-то и есть, — начал Нежданов, который в своем костюме действительно смахивал на мелкого прасола из мещан — и сам это чувствовал и в душе досадовал и смущался; он до того смущался, что все потрогивал себя по груди растопыренными пальцами обеих рук, словно обчищался… — В поддевке или в армяке меня бы сейчас узнали, по уверению Павла; а эта одежа — по его словам… словно я другой отроду и не нашивал! Что не очень лестно для моего самолюбия, замечу в скобках.
— Разве ты хочешь сейчас идти… начинать? — с живостью спросила Марианна.
— Да; я попытаюсь; хотя… по-настоящему…
— Счастливец! — перебила Марианна.
— Этот Павел какой-то удивительный, — продолжал Нежданов. — Все-то он знает, так тебя глазами насквозь и нижет; а то вдруг такое скорчит лицо, словно он ото всего в стороне и ни во что не мешается! Сам услуживает, а сам все подсмеивается. Книжки мне принес от Маркелова; он и его знает и Сергеем Михайловичем величает. А за Соломина и в огонь и в воду готов.
— И Татьяна тоже, — промолвила Марианна. — Отчего это ему люди так преданы?
Нежданов не отвечал.
— Какие книжки принес тебе Павел? — спросила Марианна. Да… обыкновенные. «Сказка о четырех братьях»… Ну, еще там… обыкновенные, известные. Впрочем, эти лучше.
Марианна тоскливо оглянулась.
— Но что ж это Татьяна? Обещала, что придет ранехонько…
— А вот она и я, — проговорила Татьяна, входя в комнату с узелком в руке. Она стояла за дверью и слышала восклицание Марианны.
— Успеете еще… вот невидаль!
Марианна так и бросилась ей навстречу,
— Принесли?
Татьяна ударила рукой по узелку.
— Все тут… в полном составе… Стоит только примерить… да и ступай щеголять — народ удивлять!
— Ах, пойдемте, пойдемте, Татьяна Осиповна, милая.
Марианна увлекла ее в свою комнату.
Оставшись один, Нежданов прошелся раза два взад и вперед какой-то особенной, шмыгающей походкой (он почему — то воображал, что мещане именно так ходят), понюхал осторожно свой собственный рукав, внутренность фуражки — и поморщился; посмотрел на себя в маленькое зеркальце, прикрепленное на стене возле окна, и помотал головою: очень уж он был неказист. («А впрочем, тем лучше», — подумал он.) Потом он достал несколько брошюр, запихнул их себе в задний карман и произнес вполголоса: «Што ш… робята… иефто… ничаво… потому шта»… «Кажется, похоже, — подумал он опять, — да и что за актерство! за меня мой наряд отвечает». И вспомнил тут Нежданов одного ссыльного немца, которому нужно было бежать через всю Россию, а он и по-русски плохо говорил; но благодаря купеческой шапке с кошачьим околышем, которую он купил себе в одном уездном городе, его всюду принимали за купца — и он благополучно пробрался за границу.
В это мгновенье вошел Соломин.
— Ага! — воскликнул он, — окопировался! Извини, брат: в этом наряде нельзя же тебе «вы» говорить.
— Да сделайте… сделай одолжение… я и то хотел тебя просить.
— Только рано уж больно; а то разве вот что: приобыкнуть желаешь. Ну, тогда — ничего. Все-таки подождать нужно: хозяин еще не уехал. Спит.
— Я попозже выйду, — отвечал Нежданов, — похожу по окрестностям, пока получится какое распоряжение.
— Резон! Только вот что, брат Алексей… ведь так я говорю: Алексей?
— Алексей. Если хочешь: Ликсей, — прибавил, смеясь, Нежданов.
— Нет; зачем пересаливать. Слушай: уговор лучше денег. Книжки, я вижу, у тебя есть; раздавай их кому хочешь, — только в фабрике — ни-ни!
— Отчего же?
— Оттого, во-первых, что оно для тебя же опасно; во-вторых, я хозяину поручился, что этого здесь не будет, ведь фабрика все-таки — его; в-третьих, у нас кое-что началось — школы там и прочее… Ну — ты испортить можешь. Действуй на свой страх, как знаешь, — я не препятствую; а фабричных моих не трогай.
— Осторожность никогда не мешает… ась? — с язвительной полуусмешкой заметил Нежданов.
Соломин широко улыбнулся, по-своему.
— Именно, брат Алексей; не мешает никогда. Но кого это я вижу? Где мы?
Эти последние восклицания относились к Марианне, которая в ситцевом, пестреньком, много раз мытом платьице, с желтым платочком на плечах, с красным на голове, появилась на пороге своей комнаты. Татьяна выглядывала из-за ее спины и добродушно любовалась ею. Марианна казалась и свежей и моложе в своем простеньком наряде: он пристал ей гораздо больше, чем долгополый кафтан Нежданову.
— Василий Федотыч, пожалуйста, не смейтесь, — взмолилась Марианна — и покраснела как маков цвет.
— Ай да парочка! — воскликнула меж тем Татьяна и в ладоши ударила. — Только ты, мой голубчик, паренек, не прогневись: хорош ты, хорош, а против моей молодухи — фигурой не вышел.
«И в самом деле она прелесть, — подумал Нежданов, — о! как я ее люблю!»
— И глянь-ка, — продолжала Татьяна, — колечками со мной поменялась. Мне дала свое золотое, а сама взяла мое серебряное.
— Девушки простые золотых колец не носят, — промолвила Марианна.
Татьяна вздохнула.
— Я вам его сохраню, голубушка; не бойтесь.
— Ну, сядьте, сядьте оба, — начал Соломин, который все время, наклонив несколько голову, глядел на Марианну, — в прежние времена, вы помните, люди всегда саживались, когда в путь-дорогу отправлялись. А вам обоим дорога предстоит длинная и трудная.
Марианна, все еще красная, села; сел и Нежданов; сел Соломин… села, наконец, и Татьяна на
