Остальные женщины притихли, как листья перед грозой.
– Ну, падла, молись своему немецкому богу! Сейчас я тебя разукрашу, - сквозь зубы процедила Олена, замахнулась и с силой ударила немку. И взвыла от боли, не сразу сообразив, что влепила кулак в стенку. А Гертруда Иоганновна сидела на нарах как сидела и с презрением глядела на нее.
В глазах Олены все потемнело от боли и ярости. Она бросилась на Гертруду Иоганновну, стукнулась грудью о нары. Да что ж это? Где немка? Куда она исчезает?
И тут Гертруда Иоганновна ударила ее по шее. Не сильно вроде бы, а дыхание прервалось. Олена рухнула на нары, завыла по-звериному:
– Ты что-о!… Ты что-о!…
– Тихо! Или я тебя буду убивать, - сказала Гертруда Иоганновна и сделала страшное лицо. - Я умею приемшики! - вспомнила она любимое словечко сыновей и подумала с отчаянием: 'Если сейчас кинутся все разом - не отобьюсь!'
Но женщины не кинулись. Старуха шевелила губами и меленько крестилась. Спекулянтки сидели на нарах с открытыми ртами, им было интересно поглядеть, как это маленькая немка справится с Оленой.
А Олена бросилась к двери и забарабанила в нее.
– Помогите! Сумасшедшая! Убивают!
В двери открылся глазок.
– Чего кричите?
– Убивают, граждане начальники! Убивают! У нее ножик!
Дверь открылась.
– У кого нож? - грозно спросила надзирательница.
– У нее, - Олена показала на Гертруду Иоганновну.
– Отдайте нож, - надзирательница решительно протянула руку.
– Нету, - ответила Гертруда Иоганновна.
– А где он?
– Не был.
Надзирательница привычно ощупала одежду Гертруды Иоганновны, заглянула под нары и повернулась к Олене.
– Шуточки тут шутите?
– Гражданка начальница, я велела ей парашу вынести, а она меня…
– Будет крик, посажу в карцер, - сказала надзирательница и закрыла за собой дверь.
'Надо довести дело до конца', - подумала Гертруда Иоганновна, подошла к месту у окошка, где лежали вещи Олены, сгребла их в охапку и швырнула на пол.
– Теперь я буду здесь. А ты будешь около параша. Власть меняется. Немцы идут. Ферштеен? И быстро выносить параша!
Гертруда Иоганновна так взглянула на Олену, что та сникла. Даже краска на губах поблекла. Олена молча постучала в дверь.
– Ну, что еще? - спросили в глазок.
– Парашу вынести.
Дверь открылась.
– Давай.
И Олена понесла парашу.
– Теперь будете слушать меня, - сказала Гертруда Иоганновна.
Женщины согласно закивали.
Вечером света не было. Сидели во мраке, словно заживо погребенные. Гертруда Иоганновна боялась уснуть: Олене ничего не стоит придушить сонную.
Артиллерийская стрельба поутихла. Гертруда Иоганновна думала об Иване и детях. Но мысли не были тревожными. Победив Олену, она словно бы перешла какой-то рубеж и обрела уверенность и спокойствие.
Думая о своем, она краем уха уловила щелчок дверного замка. Дверь открылась. Вошла надзирательница с фонарем в руке, подняла его над головой, освещая всю камеру. За ее спиной стояли два конвоира.
– Лужина, выходите.
– Вещи брать? - спросила Гертруда Иоганновна.
– Ни к чему.
Она пошла к двери, сцепив руки за спиной, как положено.
Олена сказала вслед:
– Шлепнут. Как пить дать.
Гертруда Иоганновна шла за надзирательницей длинным пустым коридором. За спиной стучали по цементному полу подковки сапог конвоиров.
Ее ввели в пустую тесную комнату с зашторенным окном. В углу стоял такой же фонарь, как у надзирательницы. А возле, ссутулясь на стуле, сидел мужчина. Лица было не разглядеть. Дверь за спиной Гертруды Иоганновны закрылась. А она осталась стоять.
– Здравствуйте, Гертруда Иоганновна. Садитесь.
Мужчина указал на стул рядом. Она подошла и села на краешек, положив руки на колени.
Мужчина поднял фонарь и подержал его перед собой, освещая ее лицо. И свое. Она узнала Алексея Павловича, того, что долго разговаривал с ней перед арестом.
Алексей Павлович положил ладонь на ее руку.
– Осунулись. Трудно?
Она кивнула.
– Всем сейчас трудно. А вам, верно, вдвойне. - Он вздохнул прерывисто, словно собрался заплакать. - Обижают уголовники?
– Обижали. Сейчас нет уже.
Алексей Павлович улыбнулся.
– Знаю. Мы оставляем город. Завтра здесь будут гитлеровцы.
– Весь день стреляли, - тихо сказала Гертруда Иоганновна.
Алексей Павлович кивнул, поставил фонарь на пол и придвинулся к ней так близко, что она почувствовала на щеке его дыхание.
– Гертруда Иоганновна, на какое-то время вам придется остаться одной. Совсем одной. Лицом к лицу с врагами. Это нечеловечески трудно. Подумайте. Командование не будет настаивать на том, чтобы вы остались. Мы можем забрать вас с собой. Дело найдется.
Алексей Павлович умолк, и она молчала. Вздрагивал желтый язычок пламени в фонаре.
– Вы не знаете, как Петер и Пауль? Добрались до Москвы?
Сказать или не сказать? Майор был очень осторожен. 'Взвесь все на месте. И реши сам. Как будет лучше для дела. Она не разведчик. Она - артистка цирка. А у нас не сальто-мортале вертят. У нас в железо надо превратиться, в железобетон'.
Реши сам.
Лучшая легенда - правда. Она складывается сама. В ней нет ни сточенных углов, ни заштопанных прорех. Поэтому она неуязвима.
Сказать, что мальцы добрались до Москвы? Посылать человека в ад и солгать ему?
Сказать, что они здесь, в городе? Лишить ее покоя сейчас, когда…
– Замечательные у вас сыновья, Гертруда Иоганновна.
Она сразу насторожилась, подобралась, словно почуяла что-то. Алексей Павлович заметил перемену.
Все может случиться. Самое невероятное. Она может столкнуться с мальчишками на улице.
Они случайно увидят ее.
Их кто-нибудь узнает и расскажет ей.
Им сообщат, что мать служит немцам.
И любая мелочь может привести к непредвиденным, а то и трагическим последствиям.
