на деревянные бобины. И не просто перемотал, а пропустил сквозь собственные пальцы. Иначе как заметишь брак? Только на ощупь. Рванет заусеница по подушечке - стоп машина. Отматывай назад. Проволока дефицитная, идет на авиазаводы… Может, от проволоки этой не одна жизнь зависит и не одна победа в бою.
Летом куда ни шло, а зимой тяжело. Цех развернули в старом огромном кирпичном здании, бывшем паровозном депо. Потолка не было, сразу крыша, огромные застекленные рамы, кое-где забитые кусками фанеры, почерневшие от копоти. На цементном полу - рельсы. В ворота могут въехать сразу два паровоза. Как ни закрывай, ни законопачивай - мороз щелочку найдет. Работали в синих халатах поверх ватников и зимних пальто. Хорошо, если валенки есть!
Который раз проволока снится, как наваждение! Из-за нее, из-за этой проволоки он чуть в беду не попал. Подобрал в цеху бракованный кусок, смотал и в карман сунул. Пригодится на обмотку для приемника или еще для чего. Радио - его страсть. И торчал кончик проволоки из кармана. В проходной стрелок остановил, дядя Вася, тощий как Кощей старик с узким длинным лицом и бесцветными, близко посаженными глазами без выражения, как у слепого. Остановил, потянул за кончик проволоки, буркнул:
– Отойди в сторонку.
Он спервоначалу и не понял: зачем в сторонку отходить? Мимо шли со смены усталые люди, а он стоял в сторонке, пока начальник охраны, женщина в железнодорожной шинели и суконной ушанке не взяла его за плечо и не отвела к себе в маленькую комнатку возле проходной, где жарко топилась чугунная времянка, черная труба которой выходила прямо в форточку. Начальница неторопливо развязала на подбородке тесемки, сняла ушанку, пригладила ладонью реденькие светлые волосы.
– А ну доставай.
– Чего? - не понял он.
– Проволоку.
Он вынул из кармана тощий моток, положил на стол.
– Еще чего есть?
– Больше ничего.
– Тащим, значит, - сказала она тусклым простуженным голосом. - На барахолку.
– Да это ж брак! - возмутился он. - Брак! И не на барахолку. Приемник делать.
– Комсомолец? - спросила начальница.
– Ну, комсомолец.
– А государственное имущество растаскиваешь. Один - моточек, другой - моточек. Что ж получится? Не первый раз поди!
– Второй, - сказал он прямо. - И тогда брак взял.
Начальница очень удивилась, что он вот так сразу сам сознался, что не первый раз выносит проволоку. Усмехнулась.
– Да ты отпетый! Как фамилия-то?
– Ефимов.
– Вот так, Ефимов. Судить бы тебя надо, но поскольку ты малолетка и сам признаешься, протокола составлять не буду. - Начальница сняла телефонную трубку, попросила комитет комсомола. - Товарищ Ладыжников? Начальник охраны вас беспокоит. Такое дело: тут кое-кто из комсомольцев завод растаскивает… По проволочке… Если все тащить будут, сами понимаете… Конкретно? А конкретно гражданин Ефимов. - Она закрыла трубку ладонью. - Ты из какого цеха?
– Из обмоточного.
– Из обмоточного Ефимов… Здесь… Хорошо. - Начальница положила трубку и посмотрела на Серегу строго. - Вот так. Иди в комитет комсомола к самому комсоргу. Понял?… Там и отвечай. И проволочку захвати. Похвастаешь.
Пришлось идти.
Комитет комсомола делил помещение с завкомом. Два одинаковых канцелярских стола, два одинаковых несгораемых шкафа, на стенах - похожие одна на другую диаграммы.
В комнате плавал махорочный дым. Это комсорг Ладыжников смолил очередную козью ножку. Он их скручивал одной левой, правую кисть потерял в боях под Москвой. Маленькую цигарку ему было не скрутить, не привык еще. А попросить кого-нибудь - стеснялся. Дым от его козьей ножки валил, как из трубы паровоза. Рядом с ним две девушки старательно рисовали что-то на листе оберточной бумаги.
Серега остановился в дверях.
– Заходи, чего стоишь, - окликнул Ладыжников. - С чем пришел?
Серега подошел к столу и молча выложил моточек проволоки.
– Ну и что? - не понял Ладыжников.
– Звонили, - скучно сказал Серега.
– Ага, ты - Ефимов из обмоточного.
Серега кивнул.
Комсорг повертел в руке моточек. Пожал плечами.
– Зачем тебе это?
– Брак, - сказал Серега, - на полу валяется. А я катушку для приемника намотать хотел.
– Для какого? - спросил Ладыжников.
– Детекторного. Лампы где достанешь?
Комсорг посмотрел на него с любопытством. Девушки хихикнули.
– И ничего смешного, - сказал Серега.
– Это точно. Ничего смешного. Радио увлекаешься?
– Еще со школы. У меня и прозвище - Эдисон.
– Ну да?… - удивился Ладыжников. - Погоди-ка, - он открыл ящик стола, извлек оттуда папку, придавил ее культей к столу, чтобы не ерзала, перелистал несколько страничек. - Вот приказ тут: 'Премировать Ефимова С. за рацпредложение - дополнительный ручной привод'. Не про тебя?
– Ну…
– Ефимов, Ефимов, ну что с тобой делать?
– А ничего, - вздохнул Серега. - Домой пойду.
– Ты больше сам ничего не бери. Хоть и брак. На заводе порядок должен быть. А уж если чего понадобится - попроси. Что, тебе начальник цеха куска проволоки не даст для дела?
– Больше не возьму.
– То-то… Слушай, Ефимов, у девчат во втором общежитии радио не работает. Может, починишь, раз ты любитель?
– Не знаю.
– А ты сходи. Прямо к коменданту. Скажи - Ладыжников прислал.
– Ладно.
Радио он починил. Там и делать-то было нечего. Прозвонил - обыкновенный обрыв. Потом принес Ладыжникову в комитет детекторный приемник, Москву слушать. Потом его послали на курсы радистов Осоавиахима, раз он любитель. Потом подал заявление в военкомат, прибавил себе два года. Проверять не стали, ростом и обличьем он выглядел старше своих лет…
И когда ж перестанет сниться эта проклятая проволока!
Скомандовали подъем. Ребята быстро и бесшумно поднялись. Майор еще раз проверил вещмешки. У Вали вытащил духи. И где она их только раздобыла?
– Излишняя роскошь, товарищ. Откуда у простой деревенской девчонки такая городская вещь? А?
А может, ее и не Валя вовсе зовут. Вот он теперь не Ефимов, а Николаев или попросту Эдисон.
Линия фронта представлялась Сереге очень грохочущей, вздыбленной снарядами, пропахшей пороховым дымом. А была черная густая тишина, и только изредка распарывали ее красные и зеленые светлячки трассирующих пуль. Они появлялись из темноты и исчезали в темноте, словно крохотные кометы.
Майор и старший лейтенант Лужин распрощались с ребятами. Трое разведчиков повели штатских в темноту. Шли долго и молча. Потом разведчики остановились.
