– Когда выходишь на связь?
– В двадцать один десять, согласно расписанию.
Голос!… Знакомый голос. Где он слышал этот голос? Павел смотрел во все глаза и не верил. Эдисон меньше ростом, мальчишка. Но ведь и он, Павел, был тогда мальчишкой!… И голос… Голос…
Алексей Павлович достал из кармана записную книжку. Написал несколько слов… Замер с карандашом в руке.
– Ну-ка, командир, уточни на карте.
– Если не ошибаюсь, вот эта высотка… Карты у меня нет… Здешние люди водят… Да. Эта высотка.
– Добре, - Алексей Павлович приписал еще несколько слов, вырвал листок, протянул радисту. - Передашь как особо важное.
– Есть передать!
Радист направился к дверце.
Павел встал, напряженно глядя на удаляющегося, не выдержал, окликнул громко:
– Эдисон!
Радист остановился, обернулся. В другом конце зала стоит парень в немецкой шинели. Он, что ли, звал?…
А Павел скрестил руки на груди, как делали это в далеком довоенном детстве Великие Вожди Благородных Бледнолицых.
Радист быстро пошел к нему.
– Петька! Откуда ты взялся? - в голосе и радость и удивление.
– Павел я, Павел!…
– Павел?!. Тебя ж в Германию увезли?!
– Было. Сбежал. А ты как здесь?
– Радист… - Он протянул обе руки. - Здравствуй, Павлик!
– Здравствуй, Эдисон!
Они обнялись и стали тискать друг друга.
– Да у тебя тут полбригады знакомых! - засмеялся дед Ондрей.
– Слушай!… Ну чудеса!… Я ведь с Петром вместе партизанил.
– С Петром?… И брат здесь?
– Нет. Петр в Красной Армии. На фронте. Как мы Гронск освободили, так он в армию мобилизовался. А я вот…
– А мама?
– Гертруда Иоганновна?… Тоже с нами в бригаде была. Потом в Москву улетела.
Лицо Павла сморщилось, немыслимо защекотало в носу. Он всхлипнул.
– Ну что ты, Павлик! - Дед Ондрей положил руку на его плечо. - Нашлась же мама. Радоваться надо, а ты…
– Я и радуюсь… - Павел снова всхлипнул.
– Ну, с нашим комиссаром, товарищем Ковачеком, вы уже познакомились, - сказал товарищ Алексей и кивнул на мужчину в шинели.
– Познакомились, - скупо улыбнулся командир, - получили сведения, что у вас тут отряд самообороны.
– Не сердись. Не мог же я выложить всю дислокацию первому встречному, хоть и симпатичному.
– Да я не сержусь. Все правильно, комиссар.
– Что ж, ставим вас на довольствие. Вольетесь в нашу бригаду отдельным отрядом, если не возражаете, - сказал товарищ Алексей.
– Возражений нет. Вместе бить фашистов сподручней.
– Добре. Как вас величать?
– Людовит Влчек, капитан Словацкой армии.
– Комиссар, сам проводишь товарищей или пошлем кого?
– Сам, - откликнулся Ковачек. - Как-никак первый знакомый. - Он засмеялся.
– Добре. Устраивайтесь, отдыхайте. И, если можно, оставьте мне Павла. Воевал вместе с его матерью.
– Конечно, конечно. Он - замечательный парень, хоть и артист. Франек!
Командир ушел в сопровождении Франека и Ковачека. Алексей Павлович подошел к ребятам.
– Встреча Великих Вождей?
– А вы откуда знаете? - вспыхнул Эдисон.
– Я, брат, многое знаю, но только сейчас понял, что ты, Эдисон, из этой компании. Ничего у вас была компания. Подходящая!
До позднего вечера просидел Павел у Алексея Павловича в его 'келье' - маленькой комнатке с низким потолком, с узким окном, прихваченным изнутри решеткой, и с двумя железными кольцами, вделанными в стену. Павел сразу обратил на них внимание. Вероятно, когда-то, в незапамятные времена, здесь содержались узники. Может быть, борцы за свободу? Железными цепями приковывали их к этим кольцам, чтобы сломить волю. Может быть, здесь они и умирали, не уступив?
Павел все узнал о маме и Петре. Это было так важно, так важно знать, что они живы, боролись и борются!
– И папа мой жив, - сказал Павел. Как давно он ни с кем не говорил об отце! Даже старался не думать о нем, чтобы не проговориться. Теперь можно. Мама в Москве. Брат воюет. И он, Павел, как все Лужины!
Павел рассказал обо всем, что пережил с того самого дня, когда доктор Доппель увез его в Германию и так жутко выл Киндер. Он рассказывал и нет-нет поглядывал на торчащие из стены железные кольца. А ведь он тоже был скован невидимой цепью. Не менее страшной, чем железная. Но не сломался. Нет.
Алексея Павловича интересовали мельчайшие подробности.
А когда Павел рассказал о посещении покинутого дома и о письме Матильды, которое она оставила на столе в его комнате, Алексей Павлович нахмурился:
– К англичанам или американцам? Скользкий тип. Ищет новых хозяев.
– Но они ж союзники! - возразил Павел.
– Союзники поневоле. Не случайно так долго тянули с открытием второго фронта. Все ждали, чтобы мы изошли кровью. Союзники! Одну руку тебе протянут, а в другой за спиной - финка!… Ладно, Павел, наговорились мы с тобой. Рад, что ты такой же, как твои папа и мама. А теперь - спать. У меня заночуешь?
– Лучше бы у Эдисона…
Алексей Павлович улыбнулся:
– Ну что ж, желание гостя - закон! Ступай.
Павел распрощался и ушел. А Алексей Павлович присел на деревянную койку, застеленную солдатским одеялом, и долго еще сидел, опустив голову на руки. Воспоминания разбередили душу. Виделась Гертруда Иоганновна с сияющим лицом, тоненькая, светловолосая, такой она была, когда маршал вручал ей ордена. Гертруда Иоганновна, которая против воли вошла в его сердце и осталась там, вероятно, навсегда.
– У меня отец был охотником. И дед. И прадед. И пра-пра… Потому и фамилия Польовник. И между прочим, всех звали Франеками.
– И прапрапра?… - удивился Павел.
Франек погасил сигарету, воткнув ее в землю, и посмотрел на свои новенькие австрийские башмаки из пупырчатой свиной кожи на толстой подошве. Их подарил ему комиссар бригады Ковачек. Франек считал, что за храбрость, ну и за выносливость, конечно. Не всякий пройдет зимой по горам в калошах, подвязанных к ногам шнурами с офицерского парадного мундира.
