отрава. Пусть плачет. Он присел рядом на землю.
– Утонут они в твоих слезах, Альжбетка!
– Пусть… тонут…
Они посидели немного молча.
Отдохнувшая лошадь медленно хрупала сеном и вздыхала.
Раскрасневшееся солнце, прежде чем исчезнуть, жаркой щекой коснулось горы, наверно чтоб остынуть. В ущельях быстро сгущались тени. Альжбетка уже не плакала, только всхлипывала тоненько. Павел тронул ее за плечо:
– Все, Альжбетка, все. Давай работать. Репетировать.
– Давай.
Они направились к кибитке. Взяли тяжелые куклы: Павел пастуха Бачу, Альжбетка его сварливую жену Бачеву.
– Ах ты, лежебока, - произнесла она все еще всхлипывая. - Овец проспал.
Бача почесал в затылке.
– Никуда не денутся. Дорогу домой знают.
– Знают? Напасти на тебя нет! А дракон? Дракон всех пожрет.
– Га!… Нужны ему твои овцы. Ему девушек подавай. Хоть бы тебя слопал. Может, подавится!
– Это ты так про жену? Ну погоди, сейчас я возьму вожжи!…
Бачева исчезла в кибитке.
– Ну теперь начнется, - вздохнул Бача. - Не иначе черт мне жену подсунул. И где были мои глаза!
– В бутылке с можжевеловой, - появился маленький Гашпарко.
– Эх, тебе хорошо, ты не женат! А она за вожжами пошла.
– Сховайся.
– Куда от нее сховаешься?
– А вот сюда. Сиди и помалкивай. Я тебя выручу.
Бача убежал, а Гашпарко присел на камень.
– Ну как? - спросил Павел.
– Хорошо. Теперь тебе надо взять Бачеву. И води ее. А я буду на два голоса говорить. Лампу бы зажечь. Темно.
– Нельзя. Приказ.
Где-то далеко-далеко прогрохотало.
– Гром, - сказала Альжбетка.
Павел посмотрел на чистое, вызвездившее небо.
– Нет, это не гроза. Это артиллерия.
– Так близко?
– Наши. Наши идут, - сказал Павел.
Они замерли и стали слушать отдаленный невнятный грохот. И маленький Гашпарко замер и слушал.
Павел пошарил в кармане и заговорщицки сказал:
– Альжбетка, хочешь, я тебе достану звезду с неба?
– Хочу, - так же тихо ответила она.
Павел поднял руку, взмахнул ею и протянул Альжбетке ладонью вверх. На ней лежала и поблескивала маленькая красноармейская звездочка.
Альжбетка взяла ее, повертела в пальцах и прижала к щеке.
Как хорошо! Как хорошо, что есть в мире алые звездочки!
Часть третья. МЫ БЫЛИ И БУДЕМ!
– Никакой физической работы. Не нагибаться, не бегать, не читать. При ярком свете лучше надевать темные очки, светофильтры.
Врач Юрий Геннадиевич нахмурился: Василь глядел в окно и, казалось, не слушал, о чем ему толкуют.
– Долевич, зрение тебе вернули, так ты оглох? - ехидно спросил Юрий Геннадиевич.
– Да слышу, слышу.
– А ежели слышишь, так невежливо поворачиваться ко мне спиной.
– Да не спиной я. Слушаю внимательно. Солнце-то какое! Совсем весна, - произнес Василь так, словно он лично причастен по крайней мере к изготовлению солнца.
– Да-а, - засмеялся врач. - С тобой не соскучишься.
Василь повернулся к нему всем корпусом, прищурился, чтобы лучше разглядеть Юрия Геннадиевича, от этого лицо сделалось хитрым, лукавым.
– А чего со мной скучать? Я - веселый!
В открытое настежь окно докторского кабинета, бывшего номера в гостинице, из которого вынесли все лишнее, оставили только узкую деревянную кровать, письменный стол и три стула, врывалось солнце, тащило за собой пьянящие запахи оттаявшей земли, воробьиный гомон. Василь столько пролежал, столько прождал этого часа, столько промучался, что от солнца и вольного шума за окном захмелел.
– Веселый! - притворно нахмурился Юрий Геннадиевич. - Вот мне где твое веселье, - и он похлопал себя ладонью по затылку.
– А что, с постным лицом ходить? - с обидой спросил Василь.
– Долевич! Я с тобой разговариваю серьезно. И от того, как ты усвоишь то, что я тебе рекомендую, зависит многое. Если снова потеряешь зрение, медицина может оказаться бессильной.
– Потому что она блуждает, где? - совсем по-докторски сказал Василь.
– В потемках, - засмеялся Юрий Геннадиевич. В груди его захрипело, заклокотало, он закашлялся, пригнулся к столу.
Василь посмотрел на него сочувственно.
Кашель оборвался так же внезапно, как начался, Юрий Геннадиевич вздохнул несколько раз глубоко и произнес грустно:
– Вот так. Ты был моим любимым пациентом. И поскольку медицина…
– Блуждает в потемках… - весело подсказал Василь.
– Бродит в потемках, то считай, что с тобой произошло чудо.
– Вы ж сами говорили, что чудес на свете не бывает.
– На этом - нет, а на том, где ты побывал, видимо, бывают. Ты как жить думаешь дальше?
Василь пожал плечами.
Врач ждал ответа, глядя на пациента внимательно, чуть склонив голову набок.
Василь понял: надо ответить. А что ответить? По-разному виделась ему будущая жизнь. И в вечной слепоте с палкой в руках… Было, было и такое, когда в затылке возникала невыносимая боль. Он так четко представлял себе эту жизнь, что выть хотелось от тоски!… Видел он себя и рабочим человеком в пропахшей металлом спецовке. Руки все могут! Он сжимал и разжимал пальцы, ощупывал ворсистое одеяло, холодящую шершавую стену, гладкий край тумбочки… Только бы прозреть!… И за партой себя представлял. Смешно, конечно, дылда за партой, но кто ж виноват, что он, Василь Долевич, не доучился? Война! Эх, знать бы, что так сложится, он бы не мотал с друзьями с уроков. Он бы учился как зверь! И других бы
