– Они называют это
Дело в том, что принц Таор Малек больше всего на свете ценил кондитерское искусство, а из всех добавок, которыми пользовались его повара, предпочтение отдавал фисташкам. Он даже приказал посадить в своем саду целую рощу фисташковых деревьев, о которых усердно заботился.
Сомнений не было, в состав мягкой толщи маленького мутно-зеленого кубика, присыпанного сахарной пудрой, входили фисташки. Входили в состав? Нет, скорее, этот кубик пел гимн фисташкам, прославлял их. Таинственный рахат-лукум, поскольку таково было его имя, явившийся из стран заката, являл собой высшую ступень культа фисташек, фисташки становились в нем чем-то большим, нежели фисташки, можно сказать – сверхфисташками…
На простодушном лице Таора было написано живейшее волнение.
– Надо было показать кубик моему главному кондитеру. Может, он узнал бы…
– Не думаю, – сказал Сири, улыбаясь все той же улыбкой. – Это лакомство совершенная невидаль, оно не имеет ничего общего со здешними.
– Ты прав, – согласился удрученный принц. – Но почему они прислали мне только один экземпляр? Они что, нарочно хотели меня огорчить? – спросил он, надувшись как ребенок, который вот-вот расплачется.
– Отчаиваться не надо, – сказал Сири, вдруг став серьезным. – Мы можем, собрав немногие известные нам сведения о коробочке и ее содержимом, отправить на Запад гонца с приказанием узнать рецепт фисташкового рахат-лукума.
– Отлично, так и сделаем! – поспешно согласился Таор. – Но пусть раздобудет не только рецепт. Пусть привезет побольше самого этого… как ты сказал?
– Фисташкового рахат-лукума.
– Именно. Найди же надежного человека. Нет, лучше двоих. Дай им денег, золота, рекомендательные письма, все, что может понадобиться. Сколько времени это займет?
– Надо дождаться зимнего муссона, чтобы пуститься в путь, и воспользоваться летним, чтобы вернуться. Если все пойдет хорошо, через год и два месяца они будут обратно.
– Год и два месяца! – с ужасом воскликнул Таор. – Тогда уж лучше поехать самим.
Таору было двадцать лет, но княжеством Мангалуру, расположенным на Малабарском берегу в юго-западной части Деканского полуострова, по смерти своего супруга магараджи Таора Малара правила мать принца. Похоже было, что жажда власти у магарани Таор Маморе все усиливается по мере того, как блекнет ее когда-то ослепительная красота, и что главная забота магарани – держать наследного принца в стороне от государственных дел, которые она желает решать сама. Для пущей верности магарани приставила к сыну наперсника, родители которого были ее клевретами и который усердно исполнял возложенную на него миссию. Делая вид, что готов потворствовать любой прихоти наследника, лишь бы тот был счастлив, Сири Акбар поощрял Таора заниматься всякой чепухой, развивавшей в принце лень, чувственность и, главное, неумеренную страсть к сладостям, какую он начал проявлять еще с малолетства. Честолюбивый раб, управляемый единственным желанием – получить свободу и добиться высокого положения при дворе, Сири Акбар был трезв и умен, однако было бы несправедливо утверждать, что его подчинение воле магарани и развращающая преданность Таору были одним лишь двоедушием. Сири был не лишен искренности и даже некоторой наивности и на свой лад любил свою госпожу и ее сына, не всегда умея провести грань между самовластием первой, гурманством второго и собственным честолюбием, которое побуждало его подчиняться как магарани, так и принцу. Дело в том, что обитатели Мангалуру отличались редким простодушием, ибо жили они обособленно, отделенные от других народов рубежами моря и пустыни. Вот почему к началу нашей истории принц Таор не только ни разу не покидал своих владений, но даже редко выходил за пределы дворцового сада.
Зато Сири усердно поддерживал сношения с торговцами из далеких стран, чтобы удовлетворить любопытство и гурманство своего господина. Он и купил ему у арабских корабельщиков коробочку, содержавшую кубик рахат-лукума, и перед отплытием заставил их взять на корабль двух лазутчиков, которые должны были проникнуть в тайну маленького восточного лакомства.
Прошли месяцы. Северо-восточный муссон, унесший мореплавателей, сменился юго-восточным, приведшим их обратно. Они тотчас явились во дворец. Увы, они не привезли ни рахат-лукума, ни его рецепта. Напрасно изъездили они Халдею, Ассирию и Месопотамию. Может, им следовало отправиться дальше на запад, до самой Фригии, подняться потом на север, к Вифинии, или, наоборот, повернуть прямо на юг, к Египту? Вынужденные подчиняться власти сменяющихся муссонов, они оказались перед трудным выбором. Если бы они продолжали свои поиски, они пропустили бы время, благоприятное для возвращения на Малабарский берег. И тогда потеряли бы целый год. Быть может, они и пошли бы на эту отсрочку, если бы им нечего было сообщить принцу Таору. Но они привезли интересные известия. Дело в том, что на бесплодных землях Иудеи и в пустынных горах Неффалима они повстречали удивительных людей. Прежде безлюдные эти места кишели теперь отшельниками, столпниками и одинокими пророками, одетыми в верблюжьи шкуры и вооруженными посохом. Заросшие бородой и волосами, они выходили из своих пещер и, сверкая глазами, проповедовали, обращаясь к приезжим путешественникам, возвещали им конец света и предлагали искупать их в водах озер и рек, чтобы смыть с них грехи.
Таор, вполуха слушавший эти рассказы, совершенно для него непонятные, начал терять терпение. Какое отношение все эти дикари, живущие в пустыне, имели к рахат-лукуму и его рецепту?
Самое прямое, отвечали посланцы, некоторые пророки утверждают, что скоро неминуемо появится пища высшего рода, столь прекрасная, что будет навечно утолять голод, столь вкусная, что тот, кто однажды ее отведал, до конца своих дней не захочет никакой другой. Может, они как раз и имеют в виду фисташковый рахат-лукум? Нет, вряд ли, ведь Божественному Кондитеру, который должен создать это изумительное кушанье, еще только предстоит родиться. Народ иудейский ждет его появления со дня на день, некоторые, основываясь на священных книгах, полагают, что родится он в Вифлееме, деревеньке, расположенной в двух днях пути на юг от столицы, где когда-то уже увидел свет царь Давид.
Таору казалось, что его посланцы увязли в зыбучих песках религиозных рассуждений. Много ли толку от посулов и предположений. Ему подавай вещественное доказательство, нечто предметное, что можно увидеть, потрогать, а еще лучше – съесть.
Тогда посланцы, переглянувшись, достали из мешка глиняный горшок, большое, хотя и грубоватое, изделие.
– Отшельники, похожие на медведей и называющие себя предтечами Божественного Кондитера, – объяснил один из посланцев, – питаются необычной и очень вкусной смесью. Может, она тоже как бы предвосхищает обещанную пищу, долгожданную и совершенную.
Таор схватил горшок, взвесил на руке, принюхался.
– Тяжелый, но пахнет плохо, – заключил он, протягивая горшок Сири. – Открой его.
Сири сковырнул острием меча грубый деревянный круг, закрывавший горловину сосуда.
– Принесите мне ложку, – приказал принц.
Он извлек ее из горшка, полную золотистой клейкой массы, в которой застряли угловатые насекомые.
– Мед, – констатировал Таор.
– Мед, – подтвердил один из приехавших, – дикий мед. Его находят в сердце пустыни, в расселинах скал и в высохших источниках. А собирают его пчелы в зарослях акаций, которые в короткую весеннюю пору одеты сплошной массой белых, очень душистых цветов.
– И креветки, – добавил Таор.
– Если угодно, – согласился путешественник. – Но только креветки песчаные. Это крупные насекомые, они летают густым роем, уничтожая все на своем пути. Для земледельцев они страшный бич, но кочевники питаются ими и радуются их появлению точно манне небесной. Их зовут саранчой, или акридами.
– Стало быть, это акриды, засахаренные в диком меду, – решил принц и поднес ложку ко рту.
Воцарилось безмолвие, сотканное из ожидания и смакования. Наконец принц вынес приговор:
– Кушанье не столько вкусное, сколько оригинальное, не столько приятное, сколько странное. Этот мед, как ни удивительно, сочетает природную сладость с горчинкой. Что до креветок – или акрид, – их хрусткость придает меду неожиданный солоноватый привкус.
