– А что будет потом?
– Потом? – рассердился торговец. – Потом его обяжут уплатить мне долг, а так как уплатить он не сможет, что ж, его отправят в соляные копи!
И, пожав плечами в негодовании на столь невежественного собеседника, торговец побежал догонять солдат.
Соль, соль, всегда и всюду соль! Со времени Вифлеема Таор только это слово и слышал, навязчивое, сущностное слово, составленное из четырех букв, как хлеб, вино, рожь, вода – основная пища, насыщенная символами и даже определяющая облик цивилизаций. Но если существуют цивилизации зерновых культур, можно ли представить себе цивилизацию соли? Разве может породить она что-нибудь живое и доброе, разве не препятствует этому горечь и едкость, заключенные в ее кристалле? Шагая вслед за пленником и солдатами, Таор обратился к Драоме:
– Скажи мне, казначей-счетовод, что такое, по-твоему, соль?
– Соль, принц, – это огромное богатство! Этот кристалл драгоценен подобно драгоценным камням и металлам. Во многих областях он служит разменной монетой, на этой монете нет никаких изображений, и поэтому она неподвластна государям и их мошенничествам. А стало быть, эта монета нетленна, но хождение она может иметь только в тех краях, где сухой климат, потому что при первых же каплях дождя она растворяется и исчезает.
– Неподвластная человеку, но зависящая от дождя!
Таор восхищался гением этого кристалла, который продолжал обрастать противоречивыми свойствами и способен был пробудить остроумие и красноречие в простаке счетоводе.
Солдаты и их пленник, за которыми неотступно следовал толстяк торговец, скрылись за развалинами стены. Таор и его спутник обнаружили там узкую лестницу и ступили на нее в свой черед. Наклонный проход привел их затем в красивый просторный подвал, над ним в былые времена, судя по стенам с контрфорсами и стрельчатому потолку, должно быть, возвышалось величавое здание. Молчаливая толпа бродила по подвалу, ничем, если не считать как раз молчания, не выказывая, что она знает: в углублении, имеющем форму апсиды, заседает суд. Таор с жадным любопытством разглядывал мужчин, женщин и детей, всех этих жителей Содома, обитателей проклятого города, существование которых было тайной для их соседей (впрочем, может, соседи по молчаливому уговору делали вид, что о нем не знают), – остатки целого народа, уничтоженного небесным пламенем тысячу лет назад. «Надо полагать, это племя неистребимо, – подумал Таор, – раз сам Господь не сумел его извести!» Он искал в их лицах, в их фигурах каких-то характерных, присущих именно содомитам черт. Из-за худобы и оттого, что они казались очень сильными, они производили впечатление людей высоких, хотя на самом деле были не выше среднего роста. Но даже в детях и женщинах не было ни свежести, ни нежности – тела их были поджарыми и легкими, а на лицах – выражение настороженности, в любую минуту готовой смениться сарказмом, что и притягивало, и пугало одновременно. «Сатанинская красота», – подумал Таор, потому что ни на минуту не забывал, что речь идет об осужденном и ненавидимом за свои нравы меньшинстве, но манеры этих людей и все их поведение, лишенное вызова, но не лишенное гордости, свидетельствовали о том, что они не намерены отрекаться от своего племени.
Таор и Драома подошли ближе к судьям, перед которыми должен был предстать погонщик. К солдатам и к истцу присоединились несколько любопытных и женщина с искаженным горем лицом, прижимавшая к себе четырех маленьких ребятишек. Люди показывали друг другу на трех мужчин в красной кожаной одежде, которые не спускали глаз с устрашающего вида орудий; добродушные лица этой троицы никого не вводили в заблуждение, столь несомненно было их палаческое ремесло.
Суд был скорым, судья и его помощники едва слушали ответы и возражения обвиняемого.
– Если вы меня арестуете, я не смогу работать, а тогда откуда же мне взять денег, чтобы расплатиться с долгом? – твердил он.
– Тебя устроят на другую работу, – с иронией заметил истец.
Каким будет приговор, сомнений не было, женщина и дети стали кричать громче. Тогда Таор подошел к судьям и попросил, чтобы ему разрешили сказать несколько слов.
– У этого человека жена и четверо малолетних детей, приговор отзовется на них тяжелым и несправедливым ударом. Не позволят ли судьи и истец богатому путешественнику, который проездом оказался в Содоме, заплатить долг обвиняемого?
Предложение было настолько необычным, что вокруг судей начала собираться толпа. Председательствующий знаком подозвал торговца, и они несколько мгновений шепотом совещались. Потом судья стукнул ладонью по пюпитру, требуя тишины. И объявил, что предложение чужеземца принято, при условии, что требуемая сумма будет уплачена немедля и в надежной монете.
– О какой сумме идет речь? – спросил Таор.
По толпе пробежал гул изумления и восторга – стало быть, щедрый чужеземец даже не знал, какую сумму взялся уплатить.
Ответил Таору торговец:
– Не стану считать проценты за просрочку платежа, а также судебные издержки, которые мне пришлось взять на себя. Округлю сумму до ее нижнего предела. Короче, я готов согласиться, чтобы мне уплатили тридцать три таланта.
Тридцать три таланта? Таор понятия не имел, велика ли ценность одного таланта, как, впрочем, и любой другой денежной единицы, но цифра тридцать три показалась ему скромной, а стало быть, приемлемой, так что он со спокойной душой, повернувшись к Драоме, приказал: «Уплати!» Теперь все с любопытством уставились на казначея. Неужели он и впрямь магическим жестом освободит несостоятельного должника? Кошелек, который Драома извлек из своего плаща, показался всем до смешного тощим, но еще большее разочарование вызвали его слова.
– Принц Таор, – сказал он, – я не успел отчитаться перед тобой в наших расходах и потерях. С тех пор как мы отплыли из Мангалуру, им не было числа. Так, например, когда мы отдали Боди на съедение хищным птицам…
– Уволь меня от подробных описаний нашего путешествия, – перебил его Таор, – и скажи напрямик, что у тебя осталось?
– Два таланта, двадцать мин, семь драхм, пять серебряных сиклей и четыре обола, – без запинки перечислил казначей.
Толпа разразилась громовым хохотом. Выходит, этот уверенный в себе путешественник с замашками богатого вельможи на самом деле самозванец! Таор покраснел от гнева не столько на гикающую толпу, сколько на самого себя. Как! Меньше часа тому назад он радовался лишениям, как радуются нежданно подаренному судьбой возврату молодости, он опьянялся сознанием собственной бедности и независимости, как неведомым вином, которого впервые хлебнул, но стоило ему подвергнуться испытанию, встретив этого задавленного долгом человека, эту обремененную детьми женщину, он повел себя как купающийся в золоте принц, которому довольно сделать знак своему министру финансов, и все препятствия устранены. Таор поднял руку, чтобы еще раз попросить слова.
– Господа судьи, – сказал он. – Я дважды провинился перед вами. Во-первых, я не представился. Меня зовут Таор Малек, принц Мангалурский, я сын магараджи Таор Маляра и магарани Таор Маморе. Сценка, которая только что разыгралась на ваших глазах, – сценка, согласен, довольно комичная – объясняется просто тем, что я ни разу в жизни не держал в руках и даже не видел ни одной монеты. Талант, мина, драхма, сикль и обол – это все слова языка, на котором я не говорю и которого не понимаю. Стало быть, сумму, потребную для спасения этого человека, составляют тридцать три таланта? Мне и в голову не пришло, что у меня может их не быть! Но выходит, у меня их нет. Что ж! Я могу вам предложить нечто иное. Я молод, я здоров. Может, даже слишком здоров, если судить по моему округлому животу. Но главное, у меня нет ни жены, ни детей. Господа судьи и ты, истец, я торжественно прошу вас позволить мне занять место осужденного в вашей тюрьме. Я буду работать до тех пор, пока не выплачу сумму в тридцать три таланта.
Смех в толпе заглох. Жертва была так грандиозна, что все почтительно умолкли.
– Принц Таор, – заговорил тогда один из судей. – Только что ты не мог представить себе, сколь велика сумма, необходимая для выкупа должника. Теперь ты нам сделал предложение куда более серьезное, ибо ты выразил желание заплатить чужой долг своим телом и своей жизнью. Хорошо ли ты подумал? Не
