этого веяло нормандской землей, и то сказать, она была близко.
— Я могу увидеть мадам баронессу де Сен-Фюрси? — выпалила гостья.
— Это я… То есть, я хотел сказать, я барон де Сен-Фюрси. Моей жены сейчас нет дома.
— А-а, — с облегчением выдохнула девушка.
Она одарила барона широкой улыбкой, не дожидаясь приглашения, вошла в прихожую и по-хозяйски огляделась.
— Вот, значит, — сказала она. — Я — Мариетта, племянница Эжени. Тетя пока не может приехать. Никак. Мама моя все хворает. В больнице она. Восьмой ребенок, сами понимаете. По мне, лучше б ему вовсе не родиться. Главное, в деревне у нас больше никогошеньки, и помочь-то некому. Вот я и подумала, может, я вас выручу, буду тут пока вместо нее.
— Вы? Вместо Эжени? Собственно… почему бы нет?
К барону вернулась его самоуверенность; чудеса лавиной ворвались в его жизнь, и он стал прежним Тетеревком.
— Что ж, все-таки разнообразие. А… Это Эжени вас прислала?
— Ну… не совсем. Я ей говорю: давайте, поеду. А она плечами пожала. От тебя, сказала, все равно проку не будет.
— Подумать только!
— Ну да, правда же? А потом, вы ж понимаете, жизнь у нас в Пре! Я восемнадцать лет это терплю!
— Восемнадцать лет? — удивился барон. — А где же вы были раньше?
— Раньше? Да не родилась еще!
— Ах вот как!
— Ну, я и решила — такой случай никак нельзя упустить. Собралась и поехала, никому ничего не сказала. Только записку в кухне на столе оставила: мол, еду помогать мадам баронессе.
— Отлично, отлично.
— А как вы думаете, мадам захочет, чтоб я осталась?
— Наверное. То есть, наверное, нет. Но здесь я решаю, не так ли? А я говорю: все в порядке, решено и подписано, вы наняты. Берите-ка вашу амуницию, я покажу вам, где вы будете квартировать. Или нет, давайте сперва посмотрим дом. Вот мой кабинет. Здесь всегда чересчур ретиво убираются. Ворошат мои бумаги, я потом ничего не могу найти. На этой фотографии — мой отец, генерал де Сен-Фюрси. А это я в чине лейтенанта. Мне тогда было двадцать лет.
Мариетта взяла фотографию в руки.
— Ох, как же месье изменился! Надо же! Ни в жизнь бы не узнала. Такой был молоденький, такой красавчик!
— Конечно, это естественно в таком возрасте.
— И что только годы с людьми делают!
— Ладно, ладно, довольно.
— Только знаете что, — поторопилась добавить Мариетта, — по мне вы теперь лучше.
— Очень мило с вашей стороны.
— По мне если мужчина совсем еще юнец, так это и не мужчина вовсе.
— Я тоже так думаю. Браво, браво. Прошу сюда, вернемся в прихожую и пройдем в столовую.
Он галантно посторонился, пропуская девушку, и едва не налетел на нее, так как она остановилась перед высокой темной фигурой. Барон в своем упоении почти позабыл о жене.
— А, вот и ты дорогая, здравствуй, — поспешно сказал он. — Это Мариетта. Ее тетя Эжени еще не может оставить ее мать. Вот она и приехала нам помочь. Очень мило, правда?
— Очень мило, — согласилась баронесса ледяным тоном.
— А потом, не правда ли, молодое существо в доме — это внесет приятное разнообразие в нашу жизнь.
— Благодарю вас, Гийом.
— Но, дорогая, я вовсе не имел в виду вас. Я думал… я думал об Эжени.
— Может быть, еще и о себе немного.
— О себе?
Пропустив обеих женщин вперед, барон остановился перед зеркалом.
— Подумать о себе? — пробормотал он. — Для разнообразия. Помолодеть. Снова стать двадцатилетним лейтенантом? Почему бы нет?
* * *
В последовавшие за этим недели барон поспешил развить и закрепить первый легкий успех, дарованный ему случаем. Это было нетрудно, тем более, что баронесса третировала Мариетту, содрогаясь от праведного негодования, к тому же со дня на день девушке грозило возвращение Эжени, и барон стал для нее единственной защитой. Должно быть, со стороны баронессы было бы разумнее не отталкивать Мариетту, целиком и полностью предоставляя ее мужу; возможно, она и сама это понимала. Но слишком уж сильны были эмоции, которые вызывала у нее 'эта потаскушка', чтобы проявить себя хоть чуточку психологом.
Тетеревок же, напротив, в достаточной мере сохранял хладнокровие, соблюдая, по крайней мере, внешние приличия. Правда, Мариетта нередко, уходя за покупками, отсутствовала гораздо дольше, чем следовало бы, и как будто случайно барона не бывало дома в это же самое время. Но авансы его оставались в тайне, хотя иногда внезапно становились явными для жены, подобно взрывам бомб замедленного действия. Так, однажды он привел юную крестьяночку к Роже, единственному в округе дамскому мастеру, и принес образец — фото Сесиль Обри в 'Синей Бороде'. Возмущению баронессы не было границ, когда она увидела в своем доме очаровательное создание с маникюром, макияжем и обильно залитой лаком прической; разумеется, ей сразу стало ясно, кто был 'deus ex machina' этого чудесного превращения.
Наконец она решилась, призвав на помощь все свое благоразумие и терпение, сердечно, но серьезно поговорить с мужем. Самым подходящим моментом было послеобеденное время, когда Мариетта, протараторив: 'Доброй ночи, м'сье, м'дам', — уходила к себе. Баронесса дождалась, когда наверху хлопнула дверь, и открыла было рот, чтобы обратиться к мужу, который сидел напротив нее с газетой, скрестив свои худые, жилистые ноги. Но именно в эту минуту из комнаты Мариетты донеслась музыка, и неистовые ритмы джаза заполнили весь дом.
— Что это такое? — ахнула баронесса.
— Новоорлеанский джаз, — ответил ей барон, не поднимая глаз от газеты.
— Как вы сказали?
— New-Orleans, если вам так больше нравится, — проговорил он с безупречным оксфордским произношением.
— Опять ваши штучки?
— Неужели вы полагаете, что малышка без меня не могла купить себе проигрыватель и пластинки? Ей это больше по возрасту, чем мне.
— Да, полагаю! — взорвалась жена. — Без вас или без ваших денег! Нет, право, я больше не могу, не могу, — повторила она несколько раз и вышла, прижимая к губам носовой платок.
Барон некоторое время сидел, покусывая ус. Потом встал и шагнул к комнате жены. Это был его долг перед ней. Перед супругой. Священник, некогда обвенчавший их, вверил ее ему на всю жизнь. Вдруг он остановился, сделал шаг, другой в сторону, откуда доносилась музыка. Мариетта. Сесиль Обри. Два ладненьких свежих тела, соединившиеся воедино в этой исполненной ароматов весне. Он вернулся к своему креслу. Снова сел. Взял газету. Музыка звучала все задорнее. Этот проигрыватель, пластинки — они выбирали их вместе. Разве эта музыка предназначена, чтобы слушать ее в одиночестве в девичьей светелке? Он отшвырнул газету. Встал. Метнулся зверем, сорвал с вешалки шляпу, набросил на плечи теплое пальто и вышел, громко хлопнув дверью, чтобы все услышали.
Почему же все-таки Тетеревок выбрал бегство? Разумеется, у него были принципы, более того, он обладал обостренным чутьем на порядочность и непорядочность, а измена баронессе в ее собственном доме, почти что в ее присутствии, никак не увязывалась с честью, составлявшей первую половину девиза 1-го Стрелкового — 'Honneur et Patrie', 'Честь и Отчизна'. Однако так он уже поступал, да-да, ему случалось
