знаешь какие? В палец толщиной и длиной с руку. Человека обгладывают за ночь до костей. А крысы…
– Да ладно – крысы, – поежившись, нарочито бодро усмехнулся Глеб. – Чем они тут питаются-то?
– Мудаками вроде нас с тобой. Стой!
Акундин указал лучом налобника на проход, уводящий в сторону от основного тоннеля. На закопченной влажной стене Глеб заметил глубоко вырезанный в известняке знак: косой крест в круге.
– Нам туда, – сказал Алексей. – Слушай, что у тебя все время брякает, а?
– Замочек на куртке, – неуверенно ответил Глеб. – У него висюлька такая.
– Оторви. Задолбало уже – звяк-звяк.
Глеб зажал замок «молнии» в кулаке, на всякий случай подпрыгнул, проверяя, и отчетливо услышал тихий стук.
«Это не замок. А что тогда? Изумруд! Футляр открылся, камень выкатился из него и стучит», – догадался Глеб.
Он сунул руку в карман и нащупал пальцами гладкую и почему-то теплую поверхность камня. Не доставая изумруда, Глеб запихнул его в футляр и защелкнул крышку.
– Стой! – снова скомандовал Акундин. – Тихо! Тш-ш-ш!
– Что случилось? – еле слышным шепотом спросил Глеб.
– Не знаю… – Впервые с момента их знакомства в голосе Алексея послышалась неуверенность. – Как будто тише стало. Или темнее. В общем, хрень какая-то произошла…
Несколько секунд он стоял на месте, озираясь и прислушиваясь. Но кипучая натура в конце концов взяла верх над осторожностью, и Акундин тряхнул закудрявившимися от влажности волосами:
– Ладно, фигня это все. Пошли, до бункера уже немного осталось.
Это и вправду был бункер, настоящий, выстроенный, судя по датам на оборудовании, в конце пятидесятых годов на случай ядерной войны. Чтобы попасть внутрь, Глебу и Алексею пришлось вновь спускаться в вертикальную шахту, а потом прыгать с трехметровой высоты на кучу заботливо уложенных матов.
– Это диггеры постарались, – кивнув на маты, пояснил Акундин. – Тут у них убежище.
Глеб прошелся по бункеру, разглядывая толстенные двери с запорными штурвалами, бетонные своды, кабели, аккуратно уложенные на крюках-держателях, эбонитовые телефоны, попадавшиеся через каждые десять метров, пол, выложенный дырчатой металлической плиткой, лампочки в сетчатых колпаках. Аппаратура для фильтрации воздуха не работала, телефонные трубки молчали, в кранах не было воды, но электричество каким-то образом поступало в этот реликт давно завершившейся «холодной войны».
– Наверное, просто забыли провод какой-нибудь обрубить, – пожал плечами Акундин в ответ на вопрос Глеба и добавил: – Ничего не трогай. Это комната для совещаний. Вон дверь, а за ней комната отдыха. Там сухо и тепло. Выбери себе кушетку – и спи. Сюда никто не пролезет, я люк запер.
– А ты куда?
– Никуда. Посижу вот пару минут, помедитирую, ха-ха. Иди, тебе выспаться надо. Не забудь, с тебя еще «длинная история».
Глеб хмыкнул и отправился в комнату отдыха. Уже улегшись на жесткую кушетку – бункер был меблирован чрезвычайно аскетично, – в проеме не до конца прикрытой двери он увидел, как Акундин, сидя на корточках и сжав виски ладонями, раскачивается из сторону в сторону, что-то бормоча под нос. Потом усталость взяла свое. Глеб словно провалился в непроглядную пропасть…
И вновь ему пригрезился странный, удивительный сон.
Золотые масляные лампы, изготовленные специально для Повелителя Ойкумены, давали мало света, и в углах восьмигранного походного шатра залегли густые тени. Тускло поблескивало золотое шитье на парчовых занавесях. От запахов благовоний кружилась голова. Александр взъерошил волосы и стер со лба внезапно выступивший пот. Бешено колотилось сердце, руки сделались слабыми, точно у ребенка. Опять приступ! С трудом приподнявшись на лежанке, Царь царей потянулся к кувшину с вином. Сил наполнить кубок не осталось, и Александр, как простой пастух, припал к краю кувшина, глотая тягучую сладкую влагу в надежде, что она вернет былую мощь его телу. Он всегда пил вино неразбавленным, как и все македоняне. Греки за это называли своих северных соседей варварами. Где сейчас надменная греческая гордость? Там же, где и былая слава Персидской империи – у подошв его сандалий.
Глеб на мгновение удивился, откуда он знает столько, ведь никогда не интересовался этими делами, но удивление ушло, и он вновь потерял себя, растворился в видении…
Оторвавшись от кувшина, Александр повалился на подушки, заскрипел зубами. Проклятие! Через несколько дней его непобедимое войско должно выступать в поход. Непокорная Аравия ляжет под пяту Повелителя Вселенной, как легли десятки иных стран. Будут новые битвы, будут новые города, завоеванные его непобедимой армией. Будут и новые колодцы божественной мощи. Но, во имя Зевса, как он поведет в бой гетайров, если у него нет сил поднять руку, чтобы ударить в медный щит и вызвать слуг?
«Колодцы Вавилона отвергли меня! – В отчаянии Александр скомкал слабеющими пальцами шерстяное покрывало. – Равно как и колодцы других городов. Камень, проклятый камень! Без него мне не вкусить божественной силы, не испить земной мощи, что вновь позволит показать всем народам, что я, Александр, – Великий и равных мне нет среди живущих».
Горячее винное тепло побежало по жилам, отяжелив веки. Дрема пришла исподволь, как осенние тучи с гор. Александр начал дышать ровнее, пальцы разжались. Он погрузился в воспоминания, точно в прохладную воду бассейна для омовений…
Камень, удивительно крупный изумруд с круговыми насечками, ему подарила мать, царица Олимпиада, когда юному Александру едва исполнилось восемь лет.
– Это Слеза Зевса, – сказала тогда она.
– Разве Громовержец может плакать? – удивился Александр.
– Да. Но он делал это лишь однажды, когда скорбел о смерти своего сына и твоего предка Геракла. Это тайна, поэтому никогда и никому не показывай камень. – Мать помолчала и добавила: – Если древние сказания не лгут, то камень принесет тебе все, чего ты только пожелаешь!
С тех пор он никогда не расставался с изумрудом, хотя до конца понял, что это за камень, только когда остался за отца управлять Македонией. Змеиное отродье, фракийцы из племени медов, подняли восстание, и их войско пошло на столицу страны, Пеллу, грабя и предавая огню все на своем пути. Александр тогда собрал воинов отца и повел их в бой, уверенный в победе. Уверенность эта росла час от часу и ко дню битвы укрепилась в нем настолько, что он первым бросился на врага, увлекая за собой остальных бойцов. Меды были вырезаны все, до последнего человека. Вернувшись в Пеллу, Александр вдруг почувствовал страшное опустошение. Он буквально валился с ног, побледнел, и испуганные советники отца решили, что сын царя ранен или отравлен. Но это был не недуг. Повинуясь указаниям матери, Александр спустился в пещеру на окраине города и там впервые вкусил земной мощи из колодца богов. Когда он вновь обрел силы, мать сказала:
– А теперь возьми в руку Слезу Зевса и своим именем запечатай колодец. И покуда ты не пожелаешь, этим источником не воспользуется никто.
– Кто еще знает о колодце? – спросил Александр.
– Твой отец, – усмехнулась Олимпиада. – Но я выкрала у него камень, и больше он не сможет черпать здесь силы для своих бессмысленных походов, для всех этих девок из покоренных стран и бесстыдных пирушек.
Отец… Странный человек, так и не понятый Александром до конца. Странный – и страшный! Как он ревел, как рубил мечом равнодушные камни у входа в пещеру, когда вернулся из похода! Но боги не открыли ему пути к колодцу. Филипп слабел, и слабость будила в нем все большую ярость. Он убивал друзей, придворных, слуг, коней, собак и сжег собственный дворец. Отвергнув мать Александра, царь спал с наложницами из покоренных областей Эллады, затем женился на юной Клеопатре, дочери вассального царька Аттала. А потом… Потом отец умер, умер на мече, как и подобает всякому царю из рода богоподобного Геракла. И Аид ведает, кто направлял этот меч – рука телохранителя Павсания или воля Александра.
– Нет! – выгнувшись дугой на лежанке, прохрипел Царь царей. – Я не убивал его! Это все персы, это все Молос, это все мать…
На крики в шатер вбежали слуги. Александр обвел их мутным взглядом, потребовал еще вина и велел
