заглядывать внутрь, то до его купе доберется за считаные минуты. Может, спрятаться в туалете?
Не выйдет, отмел спасительную мысль Володя. Город – туалеты закрыты, откроются не сразу. А может, никто и не станет вламываться. Просто проследят за ним до Красноярска, выяснят, куда едет, выяснят, к кому. С другой стороны, зачем его пасти, когда можно схватить сразу? Да и рычаги давления есть, Потапкин уже засветился.
При мысли о том, что пострадает Андрей, Володя закусил губу, давя вопль отчаяния. Снизу заканючил ребенок. Родители принялись увещевать его конспиративным шепотом. Мама мальчишки все время в смущении косилась на Володю, словно хотела сказать: «Простите. Мало того, что переселили, так еще и неудобства создаем».
Володя задохнулся от мысли, что будет с капризным мальчонкой и его родителями, если сейчас вдруг сюда вломится...
В дверь постучали резко и бесцеремонно. Сердце забилось с бешеной скоростью. Володя дернулся, готовясь к самому худшему. Дверь купе отъехала в сторону, и на пороге появился проводник.
– Достаем билетики, – буднично сказал он.
И Володя с облегчением полез в карман.
Снова он забеспокоился, когда поезд выехал за город и, набрав скорость, принялся удаляться от Москвы. Володя лежал на полке и листал книгу. Чувство тревоги было неясным, бессознательным. Он долго пытался определить ее причину, а когда понял, в чем дело, на лице возникла горькая улыбка.
Володя уезжал из города, удалялся от источника, на который был настроен, терял контакт с ним, а стало быть, терял возможность пользоваться магией. Нить, связывающая его с колодцем, истончилась и оборвалась. Он почувствовал себя в каком-то энергетическом вакууме. Ощущение было новое и вместе с тем давно забытое.
Он хотел не пользоваться больше магией. Что ж, теперь он попросту не мог ею воспользоваться.
«Ну и черт с ним», – подумал со смешанным чувством, закрыл книгу и отвернулся к стене.
Апатия продолжалась всю дорогу. Володя читал, не видя смысла, да его, в общем-то, в купленном на вокзале чтиве и не было, возился со сканвордами. С полки он спускался всего несколько раз в день. Один – умыться, два – дойти до вагона-ресторана поесть. Иногда прогуливался по другой надобности. Все остальное время проводил в горизонтальном положении.
Страхи и переживания ушли. Он перестал дергаться, будучи уверен в том, что на самом деле оторвался от преследователей. Но радости от долгожданной свободы почему-то не было. Только усталая апатия и едва проступающее сквозь нее мрачное удовлетворение.
Ему всегда казалось, что победа – это радость. Ведь цель достигнута. Сейчас, когда цель была достигнута и он в самом деле одержал победу, Володя вспоминал прошлое. В голове всплывали лица, люди, ситуации.
Он победил, но какой ценой! И хотя все могло сложиться много хуже, это не прибавляло поводов для радости и оптимизма. Володя пытался не думать об этом, но мысли все равно возвращались в то же русло. От них подступала хандра, тогда он откладывал книжку и тупо смотрел в потолок.
Напрягало еще и предстоящее объяснение с Олей: что она скажет, узнав про родителей? Не обвинит ли его в том, что лишилась самых дорогих в жизни людей? Что сделать, чтобы она пережила такую новость?
А внизу капризничал мальчишка, и его мама все чаще смотрела на Володю извиняющимся взглядом, словно подозревая, что причина его хмурости – ее сын.
В Красноярск поезд прибыл в девятом часу утра. Сперва по вагону пробежал проводник, сообщая о скором прибытии и необходимости сдать постели. Потом примелькавшийся российский сельский пейзаж начал разбавляться урбанистическими всплесками, и вскоре поезд сбавил ход.
Дернулось, зашипело, лязгнуло. Поезд содрогнулся в последней конвульсии и замер. Мальчонка потянул родителей на выход, канюча и чего-то требуя. Его отец отодвинул в сторону дверь купе и выглянул наружу. Коридор был забит, и родитель принялся объяснять капризничающему отпрыску, что придется подождать. Мать семейства в который раз виновато посмотрела на Володю.
Володя подумал, что чем чувствовать себя виноватой перед окружающими, лучше один раз хорошенько всыпать младому истерику. Но вслух, само собой, ничего не сказал.
Вскоре коридор обезлюдел. Вышли из купе попутчики со своим ноющим отпрыском. Когда повизгивание мальчишки удалилось и сошло на нет, Володя слез с полки, подхватил сумку и вышел.
Платформа уже пустела. Те вагоны, что в Москве были ближе к зданию вокзала, здесь оказались от него дальше других. Володя огляделся. Толпы встречающих и приезжающих уже снесло к вокзалу. Мимо проносились последние пассажиры, дотянувшие вроде него до последнего.
Володя поддернул воротник и зашагал по перрону. Никто за ним не следил. Никто его не встречал. Он был один в чужом заснеженном городе.
До Ермаковского он добирался долго, с множеством пересадок, но без приключений. К селу его подвезли в кромешной темноте. Причем высадили не там, где надо, и нужную улицу он искал уже сам.
Улицы были почти безлюдны. Или так казалось только по контрасту с Москвой. Скрипел под ногами снег. Володя шел и думал, как будет выглядеть встреча с мамой и Олей. Представлял себе ее так и эдак. Понимал, что все будет совсем по-другому, но продолжал рисовать в воображении картины.
Улицу Аэродромную он нашел на удивление быстро. Еще быстрее нужный дом. Темный силуэт дома светился желтыми квадратами окон, и было в этом что-то такое уютное, что у Володи на сердце потеплело.
У калитки замялся. Хотел постучать, позвонить, но передумал и достал из кармана мобильник.
– Вовка! – обрадовалась Ольга. – Ты где?
– На краю географии, – устало улыбнулся Володя. – Выгляни в окошко.
Трубка ойкнула растерянно, потом что-то грохнуло, и телефон отключился.
Через мгновение темный силуэт дома вспыхнул еще одним светлым пятном. На крылечке появилась Оля, из-за плеча ее выглядывала мама. Володя почувствовал щемящую радость в груди и, рванув калитку, бросился к родным.
Они говорили весь вечер. Женщины рассказывали про свое житье-бытье, Володя тоже поделился новостями. Правда, рассказал далеко не все. О каких-то вещах рассказать не хватило мужества. Другие не стоили того, чтобы их озвучивать.
Мама затосковала и разнервничалась, узнав о проданной квартире.
– Как же? – вопрошала она. – Ведь ее еще папа получал. И потом, куда нам теперь возвращаться?
– В ближайшее время мы туда не вернемся, мам, – спокойно ответил Володя.
– А работа?
– У меня нет работы. Кроме того, работу можно найти везде.
– А учеба? У тебя же последний курс. А Олин институт?
– Ничего, – вступилась Оля. – Учиться тоже можно везде. Было бы желание.
– Но...
– Ма, – оборвал Володя. – Когда вопрос стоит о жизни и смерти, не очень умно хвататься за работу, учебу, квартиру и привычную жизнь. Чтобы жить, и жить без страха, можно пожертвовать привычками. Мертвому ни работа, ни учеба, ни квартира не нужны. В могилу с собой ничего не утащишь. Все останется здесь.
– Ты говоришь, как папа, – сдалась мама и улыбнулась грустно. – Ты стал очень на него похож.
Спать легли поздно. Володя нырнул под холодное одеяло и долго ворочался, пытаясь согреться. Заснул с наконец-то пришедшим ощущением радости. Жизнь выходила из пике. Он был свободен. Впереди брезжила новая жизнь. И Володя надеялся, что она будет более светлой и радостной, чем последние месяцы старой.
...Несколько стоящих по кругу свечей освещали фрагмент пола. Все остальное терялось в непроглядной черноте. От этого создавалась иллюзия, что место это находится вне пространства и времени.
Впрочем, время здесь текло. Его можно было ощутить и по горению свечей на полу, и по действиям людей. Их в помещении было двое. Один стоял поодаль, и в поле зрения попадали только ноги.
Второй сидел на полу в центре освещенного пространства. Его тоже не получалось увидеть. Пальцы
