– Изыди, дьявол, убирайся в старую мельницу, сгинь с глаз долой, – бормотала Сарохон, шумно зевая. – Не оставлю тебя в покое, дьявол, пока не изыдешь…
Донохон притихла в своей постели, лицо её слегка разрумянилось. Бабушка побежала в дом и, радостно причитая, принесла денег и две банки сметаны. Сарохон пересчитала деньги, спрятала их за пазуху и ушла.
Ночью Донохон стало хуже. Я проснулся от её стонов, а бабушка ломала руки и всё приговаривала:
– Кто тебе разрешил играть у омута, внученька? Ведь там, в зарослях, жёлтые дьяволы водятся. Вот они и вселились в тебя… Ничего, милая, потерпи немного, дедушка мулла Янгок вмиг изгонит нечистых!
– Всё же, может, доктора позвать? – предложил кто-то. По голосу я узнал нашу соседку, Рахиму- апа.
– Ни к чему тут доктор, Рахима. Они не разбираются во внутренних болезнях, им бы только операции делать. А девочку резать я не дам!
Я осторожно выбрался из постели и выглянул в окно. Двор был ярко освещён, в очаге пылал огонь, на кривом тутовом дереве висела баранья туша, которую не спеша свежевал наш деревенский мясник. Мулла Янгок, маленький, толстенький человек, следил за его работой, иногда приговаривая:
– Осторожнее, сынок, осторожнее, гляди, не попорть мне шкуру ягнёнка, она для исцеления девочки необходима… – Потом он поворачивался к женщине, хлопотавшей у котла: – А ты, дочь моя, лучку ещё подбрось в котёл и картошечки. Люблю шурпу с бараниной, да чтобы поострее была.
Съев почти полкотла шурпы, мулла Янгок направился в комнату, где лежала Донохон. Он не шёл, а катился, как орешек. Поэтому и назвали, наверное, его Янгоком – Орешком.
Когда бабушка входила в комнату, мулла Янгок бормотал свои молитвы, раскачиваясь из стороны в сторону, а оставшись один, вынимал из кармана какую-то бутылку и отхлёбывал из горлышка.
– Бай-бай-бай! – приговаривал он при этом. – Так и обжигает дёсны, проклятущая, ниспошли вам всем аллах доброго здоровья!
Орешек укатил утром. Захватил с собой половину бараньей туши, шкуру и ещё деньги потребовал у бабушки.
– К утру девочка будет бегать, как козлёнок, – сказал он, уходя.
Но бедной Донохон не стало лучше. Она каталась в постели, стонала охрипшим голосом. Подушка была мокрая от слёз и пота. Рахима-апа поспешно оделась и, ничего не говоря, побежала на почту. «Будет звонить папе», – догадался я.
В полдень к нашему дому подлетела серая «Волга». Из неё выскочили человек в белом халате и папа в своём промасленном комбинезоне. Ничего не говоря, они побежали в дом.
Доктор бегло осмотрел Донохон и отрывисто бросил:
– Приступ аппендицита. Быстро в машину! Бабушка заревела в голос, заметалась. Я выбежал на улицу, чтобы не слышать её крика, а тут сам папа сказал:
– Садись, Хашимджан. Вместе отвезём сестрёнку.
Врач, который делает операции аппендицита, сидел, оказывается, в буфете. Увидев машину, он выбежал на улицу, крикнул:
– Я сейчас! – и побежал обратно. Донохон положили на носилки и унесли. По коридору забегали мужчины и женщины в белых халатах.
– Ждите здесь, – бросил доктор, который приезжал к нам, и тоже убежал. Папа устало опустился на скамейку, обхватил голову руками.
– Ничего, Хашимджан, ничего… – сказал он тихо. – Я думаю, операция пройдёт удачно, не плачь, сынок… Мужчинам нельзя плакать.
Я отвернулся, чтобы папа не видел моих слез. Очень может быть, что мужчинам не положено плакать. А если ты не в силах сдержать слёзы? Вон ведь у папы у самого глаза блестят, и он украдкой вытирает их рукавом…
Мне страшно было думать о Донохон, которая сейчас лежала на операционном столе. Поэтому я старался думать о старухе Саро, о мулле Янгоке. Погодите, милые, я ещё поговорю с вами. Я ещё покажу вам баночки со сметаной, остренько заправленную шурпу! Вы ещё у меня попляшете!
В дверях показался доктор. И лицо его, и волосы, и халат были мокрые от пота. Папа бросился к нему:
– Ну как, доктор?
Тот слабо улыбнулся, закурил, вложил спичку обратно в коробку и сказал:
– Ничего, ничего… успокойтесь. Всё в порядке. Но если бы опоздали на полчаса – никто бы в мире её не спас.
Папа резко отвернулся и быстро зашагал прочь. Плечи его тряслись. Когда я догнал, папа спрятал в карман платок.
– Садись, Хашимджан, поедем домой, успокоим бабушку, хотя она со своими муллами чуть не угробила девчонку…
Только теперь я заметил, что у ворот стоит папин мотоцикл. Он весь был покрыт пылью в два пальца. Не знаю, по каким дорогам мчался папа, чтобы вовремя поспеть на помощь Донохон…
ЗДРАВСТВУЙТЕ, АЛЛАХ!
– Шапочка моя!
– Хашимджан! Ты ли это, друг!
