— О какой Шарифе?
— Вы разве ничего не слышали?
— Нет.
— Шарифа, которую вы тогда спасли от смерти, сегодня тяжело ранена ножом!
— Что вы говорите?! — вскочил я с места.
— За ней, видно, давно охотились. Удар нанесен сзади, в область сердца, острым колющим предметом. Скорее всего, финкой…
Сурат-ака еще о чем-то говорил, но я ничего не слышал.
Разговор в гробнице
Немало неприятностей принесло нашему отделению бегство Адыла-баттала. Городское управление милиции выразило недоверие Халикову, взяло дознание по делу группы Аббасова в свои руки. Если добавить ко всему этому покушение на убийство Шарифы, попросту говоря, дальше ехать было некуда.
Шарифа Усманова с нашей помощью устроилась работать на чулочной фабрике, получила комнатку в общежитии и старалась наладить честную жизнь. И вот теперь это происшествие. Одни говорили, что покушение — дело рук Аббасова, другие утверждали, что это могли сделать и старые ее дружки. Во всяком случае, Шарифа лежала в больнице в бессознательном состоянии, помочь следствию пока не могла. Несмотря на это, убийц разыскивал весь город: милиция, дружинники, даже товарищи Шарифы по общежитию, но пока что безрезультатно.
Мне было жаль ее. Перед глазами так и стояла картина: перепуганная насмерть, взлохмаченная женщина прижимает к груди малыша, рыдает и твердит, будто заклинает: «Буду жить, как все люди! Буду жить, как все люди!»
— Ох, шапочка моя, опять я нуждаюсь в твоей помощи, — молвил я, вспомнив свою давнюю подругу.
— Я всегда к твоим услугам, Хашимджан, — ответствовала она.
— Я должен наконец найти Адыла-подлеца.
— Что ж, надевай меня — и за дело!
— Слушаюсь, моя советчица! — Я разгладил складки на шапочке, образовавшиеся от долгого лежания, поцеловал ее кисточку, надел.
— Ну, веди меня, дорогая.
— Гони к мечети, Хашимджан.
— Ты что, помолиться хочешь?
— Повидаемся с Адылом-батталом.
Для начала я заглянул в стеклянный павильон с вывеской «Манты», подсел прямо к печи, обжигаясь, съел штук десять пахучих манты; потом перешел в чайхану на противоположной стороне улицы, осушил целый чайник зеленого чая. Вечерело. Я поднялся и отправился в мечеть Ходжа Ахрару Вали. Как раз кончилась вечерняя молитва и десятка два старцев расходились по домам, помогая друг другу переходить через дорогу. Они обсуждали достоинства и недостатки молодого муллы, прибывшего из Бухары прочесть проповедь.
— Мы на месте, — объявил я шапочке, кивнув в сторону темнеющей громады мечети.
— Терпение, мой друг, терпение.
Ушел последний молящийся, всячески понося человека, по ошибке или нарочно надевшего его новенькие галоши. Здоровенный хмурый дядька пожилых уже лет — хромой на одну ногу, без одного уха и одет в белый яхтак — запер изнутри массивные ворота мечети. Затем замер на некоторое время, прислушиваясь, убедился, что все разошлись, и прихрамывая, но беззвучно направился к гробнице. Я кое- что знал об этом человеке. Его звали Могильщиком Суфи. Он появился здесь еще задолго до моего рождения. Поначалу работал могильщиком, потом, так сказать, получил повышение: стал суфи[16]. Сейчас он выполнял сразу обе свои обязанности.
Могильщик открыл дверь гробницы, прошептал: «Бисмилляху рахману рахим» и осторожно шагнул внутрь. Засветив свечу, занавесил дверь гробницы. Пахло затхлым запахом могилы. В центре помещения стоял новенький гроб, чуть в глубине, у стены — два гроба, один на другом, причем верхний был перевернут и закрывал нижний. Могильщик снял верхний гроб. Из нияшего стала медленно подниматься голова… мертвеца. Я вздрогнул. Чуть отступив назад, все-таки еще раз взглянул на гроб: из него вылезал, охая и ахая, не мертвец… а мой дорогой «несчастный» Адыл-баттал! Да, да, он самый, широколобый, похожий на жабу, изготовившуюся к прыжку, Желтый Див! Сердце застучало сильнее, ладони вспотели от волнения.
— А, Могильщик, явился? — спросил Аббасов, широко зевнув.
— Как вам отдохнулось, мой благодетель? — Могильщик протянул Аббасову сверток, который держал в руке.
— Погаси свечку!
— Я занавесил дверь, бог даст…
— Погаси, говорят тебе!
Вы только полюбуйтесь на этого «покойничка!» Спит в гробу, скрывается от милиции, а приказывает, что твой шах. Голос властный, взгляд острый, пронизывающий. Обращается с Могильщиком, как со своим рабом.
Свеча погасла, в гробнице стало темно… точно в гробнице. Хорошо, что со мной моя верная подруга — волшебная шапочка, а то не знаю, как бы я себя чувствовал.
— В свертке самса… — пролепетал Могильщик.
— Болван, не мог найти ничего другого. Самса, самса, — каждый день самса! — рявкнул Адыл-баттал. Затем начал есть, чавкая, хлюпая носом; изредка прихлебывал чай прямо из термоса. Адыл-наглец при каждом глотке, видно, открывал и закрывал глаза, в темном углу, где он сидел, вспыхивали два зловещих огонька.
— Рассказывай! — приказал он наконец.
— О чем рассказать, мой благодетель?
— Что в городе происходит?
— Слава аллаху, все в порядке… Но Шарифа еще жива, — сообщил с сожалением Могильщик.
— Подохнет… — заверил Адыл-баттал. — Я ударил ее прямо в сердце. Так, что там еще нового?
— Все те же разговоры, благодетель. С ног сбились — вас разыскивают. Бог сохранит, я думаю, не найдут. Улицы наводнены этими… С красными повязками. Хотят порядок навести.
— Шиш им, а не порядок. Ну, а то наше дело как?
— Плохо, мой благодетель! Боюсь вам даже говорить.
— Как, плохо?!
— Сначала я поехал к старшей вашей жене.
— Ну, ну…
— Я сказал ей, что вы больны и надо приютить вас, пока не наберетесь сил. Услышав сию весть, ваша половина, мой благодетель, казалось, сошла с ума — совсем онемела. Потом аллах вернул ей дар речи и она изрекла слова, недостойные ваших ушей. Имея меня супругой, сказала сия женщина, он каждый год брал новую жену, и так длилось тридцать лет. Опозорил меня перед родными и знакомыми, перед всем белым светом. И теперь, значит, когда провинился и скрывается от властей, я опять понадобилась ему? Нет, пусть идет к тем своим женушкам, которых любил и холил… Не сердитесь, мой благодетель, такова вообще эта женская порода. Ведь из-за этого-то и зарезал ваш раб несчастный свою жену и дочку. Тысячу благодарностей аллаху, что тогда вы повстречались мне и спасли от неминуемого расстрела… Да, черную неблагодарность проявила ваша половина, велела и носа не казать.
— О, ведьма, неужто так и сказала? — Мне показалось впотьмах, что Адыл-убийца вскочил на ноги.
— Именно так, благодетель.
