крик, чтобы помочь ему, если чего-то случилось, но крик удалялся. Михаил побежал и заметил двух мужчин, которые гонятся за маленькой буквально двухгодовалой девочкой. Они бежали как-то странно, медленно и неловко, как это делают немощные старики или некоординирующие себя алкоголики, поэтому никак не могли догнать ребенка. Девочка исступленно кричала, бегала и пряталась от них между многочисленными припаркованными во дворе машинами, которые почему-то были все вскрыты и разворованы. Ее рот и глаза были так широко открыты, что казалось, будто ничего кроме них на ее худом личике нет. Из-за дальнего угла многоподъездного дома выбежала еще одна женщина и тоже стала что-то хрипло, с каким-то животным ужасом в голосе кричать. Догоняющие девочку уродцы на мгновение остановились, но, увидев, что девочка побежала по прямой навстречу женщине, припустились, ковыляя, за ней с новой силой и почти уже нагнали ее, но девочка изловчилась, резко повернула в противоположную сторону и побежала назад, как раз туда, где был Михаил. Папа, папочка!
Догоняющие ее люди не смогли также резко развернуться и как-то нелепо, неуклюже затормозив, заковыляли опять за ней. В это время Михаил уже оказался у них на пути и одним ударом сшиб обоих. Это были безобразные скелеты, обтянутые пятнистой кожей. Они буквально рухнули на землю без признаков жизни. Девочка тоже упала без сил на землю. Михаил поднял ее и взял на руки. Кожа на ее чумазом и худеньком личике была сильно обожжена, а из-под грязной вязаной шапочки торчали клоками жидкие волосики. Девочка сильно прижалась к нему и, тяжело дыша, положила головку на его плечо.
– Папа… – еле слышно прошептала она.
– Где твоя мама?
При слове мама девочка подняла голову и стала озираться по сторонам. Наконец она увидела ту самую женщину, которая кричала в дальнем углу двора. Но и она уже почему-то не бежала, а лежала на асфальте. Девочка протянула в ее сторону ручку и сиплым голоском прошептала:
– Мама!
Откуда ни возьмись, в пустынном только что дворе появились еще несколько таких же безобразных людей. Некоторые из них несли ножовки, столовые ножи или кухонные топорики. Михаил, расталкивая их, принес девочку к матери, которая нашла в себе силы подняться и, покачиваясь, пойти к ним навстречу, обливая слезами обезображенное язвами лицо. Но со словами: «Мишенька!», протягивая к нему руки, она опять опустилась на землю.
– Мишенька, Мишенька, наконец, ты нас нашел…
Беловский с удивлением присмотрелся к женщине и не поверил своим глазам:
– Лена?! Лена?! Это ты?
Лена обняла его ноги, прижалась к ним щекой и зарыдала. Михаил, с девочкой на руках, опустился перед ней на колени:
– Лена, что с тобой? Что тут происходит? Кто это? – спросил он, наблюдая, как сползшиеся со всех сторон скелеты рвут, режут на части и делят тех самых двоих, которые догоняли девочку.
Лена пробовала что-то произнести, но рыдания душили ее.
– Лена, Леночка, успокойся. Я тут. Все будет хорошо! – пробовал успокоить ее Беловский, обнимая ее плечи свободной рукой, но она лишь сильнее начинала рыдать. Наконец она немного успокоилась и смогла выдавить из себя:
– Мишенька, наконец, мы вместе!
– Вместе, конечно же, вместе!
– Мы так долго тебя ждали, Миша!
– Почему мы? Кто еще?
– Мы с Изволькой… – она кивнула на затихшую, на плече Михаила девочку.
– Это Изволька? – закричал он, – это Изволька?!
– Да, Миша. Это – твоя дочь…
– Моя дочь? – рыдая, воскликнул он, – но почему ты мне ничего не сообщала? Почему скрыла?
– Потому что ты – американский летчик. А я не хочу, чтобы у моей дочери был американский отец. Изволька – русская. Я ждала, когда ты тоже станешь русским. Я знала, что
