Нас заметили. Худые оборванные фигуры вдруг зашевелились совсем рядом, заблестели глаза. Костлявые пальцы сжимали палки или пики вроде нашей.
— Проваливайте, — сипло проговорил один незнакомец.
— Да мы… — Щербатин шагнул вперед, но едва не наткнулся грудью на пику.
— Проваливайте.
— Это наш ледоход, — клялся Щербатин. — Мы только что на нем…
— Это не ваш ледоход. Проваливайте.
Аборигены вообще не желали с нами разговаривать. Придвигаясь маленькими шажками, помахивая пиками и дубинами, они оттесняли нас от трофеев. Я мог их понять. Когда еды на всех мало, любой незнакомец — враг.
— Ты вроде людей искал? — произнес я, когда нас отогнали и ледоход скрылся из вида. — Нашел, поздравляю. Хорошо, хоть не раздели.
— Мы идиоты, Беня.
— За всех не говори.
— Нет, я за всех скажу. Ты тоже идиот. Ты тоже не догадался, что в машине мог сохраниться ящик с комбикормом.
— О-о, черт! — простонал я. — Но ведь мог и не сохраниться?
— Да, Беня, мог и не сохраниться. Будем утешать себя этим. Два идиота…
Мы побродили немного, потом посидели. Потом снова отправились бродить. Нашли почерневшие обрывки бумажного носка.
— Надо было хоть спросить, что они тут жрут, — подал голос Щербатин.
— В данный момент — наш комбикорм.
— Давай, что ли, присядем.
Видимо, голод уже начал пробирать. Ноги не хотели ходить, руки — шевелиться. Наступила апатия. Мы сидели прямо на светящихся растениях и даже не разговаривали.
Потом я прилег. Но лежать было не очень удобно, я снял теплую куртку и подстелил под себя. И, кажется, уснул.
Сколько спал, не знаю. Но когда открыл глаза, послышался какой-то гул. Щербатин был рядом, он тоже прислушался. Мы оба решили, что очередная ледяная глыба обрушилась с потолка. Впрочем, для нас этот потолок был небом.
А глыба оказалась вовсе и не глыбой.
Мы решили, что начался какой-то катаклизм. С потолка-неба очень быстро опустилось нечто черное, огромное и подвижное. Там, где оно касалось светящихся зарослей, оставались черные полосы и кучи поднятого грунта. Ледяная крошка вперемешку с громадными кусками валилась непрерывным потоком, это был настоящий ледопад.
Мы со Щербатиным, естественно, уже удирали изо всех своих слабых сил. Он даже позабыл про пику.
— Все, стой, — выдавил вдруг он. — Не могу….
— Что… — Я тоже тяжело дышал. — Что это было?
— Это червяк. — Щербатин с шумным выдохом опустился на колени. — Это чертов ледяной червяк, он жрет свою траву.
— Он мог нас придавить и даже не заметить.
— Мог, Беня…
Мы посидели, отдышались. Переглянулись.
— Ну пошли, что ли, поглядим, — вздохнул Щербатин. — Он уже, наверно, не вернется. Он там все сожрал.
Мы ходили по вспоротой земле, присыпанной ледком. Медленно угасали обломки светящихся веточек. Было жутко видеть это: так, наверно, выглядит земля после бомбежки.
Щербатин нашел свою пику и нехотя поднял ее, словно не очень стремился принимать на себя лишнюю тяжесть.
— Посидим, — предложил он.
Мы сперва помалкивали. Щербатин задумчиво обнюхивал обломок светящейся ветки, потом лизнул его, попробовал укусить. Наконец бросил под ноги.
— Щербатин, — вяло проговорил я, — вот скажи: тебе плохо было в твоей пятикомнатной квартире?
— Плохо, — просто ответил он.
— Что, даже хуже, чем здесь и сейчас?
— Хуже.
— Не понимаю… — пробормотал я. — Ну ладно я — спьяну, можно сказать, сюда попал. Но ты! Сознательно ведь!
Щербатин воспроизвел нечто среднее между вздохом и стоном. Мы не понимали друг друга.
— Что у тебя там осталось, Беня? — проговорил он, стараясь выглядеть спокойным и терпеливым наставником.
— Жизнь! — воскликнул я. — Нормальная человеческая жизнь! Ты что, идиот?
— Жизнь, — кивнул мой приятель. — Хорошо. Нормальная жизнь. Дай-ка я попробую ее себе представить. Итак…
Он прищурился, подперев голову кулаком.
— Итак, — повторил он, — жизнь. Утро. Ты просыпаешься в несвежей постели. И из холодильника наверняка воняет. Это твое утро. Оно начинается с затхлых простыней и такого же холодильника. Продолжать?
— Зачем?
— Буду продолжать. Работа. Нет, дорога на работу. В троллейбусе ты смотришь на красивых женщин. Ты думаешь: «Когда-нибудь, может быть…» Верно?
— Все смотрят!
— Верно. Смотрят, а потом действуют. Ты — просто смотришь. Тебе ничего не светит, ты это знаешь и поэтому только смотришь. Дальше — работа…
— Да заткнись же ты!
— Тихо, тихо… Слушай. Работа. Начать с того, что в твоем театре здороваться с тобой, пожалуй, не считает нужным даже вахтер. С тобой не пьют. И курить ты ходишь один…
— Я не курю!
— Соболезную. Даже в этом ты в стороне от коллектива. Над тобой посмеиваются. Стоит тебе просто споткнуться на лестнице, это превращается в местный анекдот. Так?
— Щербатин, хватит, — с угрозой проговорил я.
— Хорошо, хорошо. — Я заметил, как он отставил пику подальше. — Похоже, я угадал все в точности. Но самое ужасное, что это ты назвал нормальной жизнью! Для тебя это норма, Беня!
— Я не это имел в виду!
— Да знаю я, что ты имел… Ну, теперь скажи — чем хуже сидеть тут со мной и думать, как выбраться отсюда? Беня, учти, что мы будем хотя бы бороться. Пробовать. Ведь там ты и этого не делал.
— А если делал?
— Да перестань, не верю. О, чуть не забыл! Твоя жена, Беня! От тебя ведь убежала жена. Уверен, это потрясающая история. Немедленно расскажи ее мне. — Он даже уселся поудобней, готовясь слушать.
— Щербатин, я не собираюсь это вспоминать.
— Ну, пожалуйста! — взмолился он и потер ладошки от нетерпения.
— Ладно, — проговорил я после непродолжительной паузы. — Раз уж тебя так разбирает… Это и вправду потрясающая история. Меня до сих пор трясет.
— Ну давай же, давай!
— Прихожу домой. Шкафы вывернуты, в серванте пусто. Я сразу понял, что она ушла. А потом увидел кассету на телевизоре — явно для меня положили. Я пошел к соседу — у меня видео нет…
