перебежала дорогу. Ты слышал, чтоб у нас по дорогам обезьяны бегали?
– Но это же только слух.
– Это вполне достоверный слух. Павлов не зря свои деньги получает, и его ребята могут работать очень шустро.
– Ну хорошо, а при чем тут я?
– Павлов через свои связи отыскал нам какого-то психоаналитика. Он задаст тебе десяток-другой вопросов, поскольку ты больше всех общался с пациентом. Он хочет составить его психологический портрет, чтобы знать, где и как его проще найти.
– Чушь какая-то... И как вы этому аналитику все объяснили?
– Лучше не спрашивай, – горестно вздохнул Донской. – Такого нагородили, что самому противно стало. Мол, пациент с гормональными отклонениями, весь покрыт волосами, похож на животное. И что у него крыша на этой почве покосилась... Да ну...
С психоаналитиком Гриша общался наедине. Это оказался массивный черноволосый человек, лицо которого с трудом просматривалось через бороду. Во время разговора у него шевелились только губы и пальцы, державшие авторучку. Он даже и не моргал почти. И вопросов он задал не десяток, а не меньше сотни, причем один другого глупее. Например: «Вы мечтали вместе с пациентом об отдыхе в тени яблонь?» Или: «Вы играли с ним в подвижные игры?»
Григорий вышел от него совершенно осатаневший, с больной головой. В кабинете Донского он увидел Павлова, невозмутимо листавшего газету.
– Ну?
– Он, кажется, думает, что мы ловим говорящую дрессированную обезьяну.
– Пусть думает что хочет, – холодно сказал Донской. – За те деньги, что ему обещаны, он постарался бы найти даже говорящую черепаху.
– Не знаю, что из этого выйдет, – покачал головой Григорий, опускаясь в кресло. – Надо было или все ему честно объяснить, или...
– Или дать объявление по телевизору. С фотографией, – хмыкнул Донской.
– Обезьяну искать было бы легче, – проговорил Павлов из-за своей газеты. – Помню, в Корее местные ребята дрессировали обезьян-камикадзе...
– Да, мне отец рассказывал, – обронил Григорий. – Он же там служил.
– Твой отец служил в Корее? – удивился Павлов. И вдруг встал, отшвырнув газету. – Постой, постой... Ведь твоя фамилия... Как его зовут? Не Миша?
– Михаил Васильевич Пшеницын, майор в отставке.
– Вот это да... – присвистнул Павлов. – Что с ним, где он? Он жив?
– Жив, конечно! А в чем дело?
Павлов сел, потом опять встал.
– Андрей, – сказал он Донскому, который с недоумением поглядывал на обоих, – мы... Нам нужно отойти.
Он потащил Григория за собой. Через минуту оба были в кабинете у главного.
– Он – сын Мишки Пшеницына! – с ходу выпалил Павлов.
– Что?! – У Шамановского округлились глаза. – Это точно? А где он сам?
– Наверно, дома, – ответил Гриша. – А все-таки, что происходит?
– Поехали, – скомандовал главный, торопливо влезая в пиджак.
Машина уже мчалась по городу, а Григорию все еще не объяснили, из-за чего столько шума и эмоций. Все, что он мог, – это самостоятельно домыслить, что все трое когда-то встречались. Попутчики обменивались возбужденными и малопонятными репликами, игнорируя редкие и робкие вопросы Григория.
– Как же так? – огорченно цокал языком главный. – Его же проверяли до седьмого колена. И упустили?
– Ну, упустили, – разводил руками Павлов. – А что? Проверял не я. Ну, посмотрели, отец-пенсионер. И что? И ладно...
Шамановский развернулся к Григорию и посмотрел горящими глазами.
– Твой батя, – сказал он, – вот этого парня по кускам собрал. – Он ткнул толстым пальцем в Павлова. – Что в брезенте принесли, из того и склеил. Там, в Корее...
– Не прибедняйтесь, Ярослав Михайлович, – отозвался Павлов. – Без вашей помощи не склеил бы.
– Я говорю, что знаю. – Он тронул водителя за локоть: – Тормозни, надо в магазин зайти за гостинцами.
Вскоре они втроем ввалились в квартиру родителей Григория, заставив мать испуганно попятиться от двери.
Отец вышел из комнаты в своей майке с журналом в руке, вглядываясь в лица гостей через очки. Сначала молчал, потом всплеснул руками.
– Быть не может...
Они не обнимались, не прыгали от радости, а лишь сошлись втроем и жали друг другу руки. Молчали и долго смотрели друг на друга.
– Ну что? – сказала мать. – Собрать на стол, что ли?
Павлов, не поворачивая головы, протянул ей два пакета с гостинцами.
– Пойдемте! – воскликнул отец. – Пойдемте в комнату!
Григорий посмотрел на часы и пришел в ужас. Он проскользнул к телефону и набрал номер Светланы. Не тратя времени на извинения, он сказал, что уже мчится к ней не разбирая дороги.
Никто не заметил, как он ушел. Его это не удивило и не обидело – компания явно обошлась бы без него.
И лишь на следующий день, когда Григорий по какому-то делу на минутку забежал к родителям, он услышал от отца довольно странные слова:
– Этот человек, которого ты привел, – Шамановский... Держись от него подальше, сынок. Брось все, иди на старую работу. Будет трудно – ничего, мы тебя прокормим. Только не ходи с ним по одной дорожке.
– Но почему?
– Не спрашивай, – отвечал отец. – И не удивляйся, а просто послушайся меня. Я и сам не знаю почему. Я чувствую. За ним словно бы тень какая-то ходит. Да, конечно, ученый он от бога, умница, но... Что-то не так с ним, Гриша. Страшно с ним. И там, в Корее, я это тоже чувствовал. Он неделями в джунглях пропадал, он с кем только не знался там. Он такие ужасы видел, что сам ими пропитался. И никто не знает точно, где он был и что он там делал.
– Я тебя не понимаю, – покачал головой Григорий.
– И не надо. Просто послушай отца. Я не знаю, чем ты у него занимаешься, но добра в этом нет. Хоть он мне и товарищ, хоть и прошли мы с ним через огонь, а все равно, разойдись с ним, сынок.
«А я знаю, что он в джунглях делал, – подумал вдруг Григорий. – Головы людям отрезал и спрашивал, как они себя чувствуют».
Луков зря надеялся, что на городской свалке он останется совсем один. Людей здесь было достаточно, они вели вполне устоявшуюся жизнь, и каждый из них был работником неформальной помойной индустрии. С утра и до темноты они разрабатывали недра городской свалки, извлекая из них то полезное, что каждый день давал город.
Часто Луков наблюдал за ними из лесочка, из канавы, из кучи старого тряпья. Многих он уже знал в лицо. Некоторые приезжали сюда с раннего утра из города, другие жили здесь же – в землянках, в шалашах из фанеры, листового железа и полиэтиленовой пленки. Бывало, в этих же шалашах жили и дети.
Они бродили между кучами мусора, ворошили их палками и крючьями, доставали какие-то вещи, разглядывали, стряхивая грязь. Потом бросали обратно или же помещали в мешки, которые таскали с собой.
Эти люди знали, куда и когда подъезжают машины с отходами города, заранее занимали места, ссорились, если кто-то лез на чужую «делянку». Все здесь было как и в любом человеческом обществе, только на порядок проще, яснее, ближе к истокам бытия.
Иногда случалось, что машина приезжала вне расписания – не обычный городской мусоровоз, а какой-
