но тот перекинул приемник Суслику. Пашка прыгнул к Суслику, но вновь приемник перелетел над его головой и оказался в руках у Садыка. Так они некоторое время играли с Пашкой, и даже начали ухмыляться.
Вдруг кто-то метнулся от двери и повис на спине у Суслика.
– Серега! – изумился Пашка.
Приемник упал на пол. Пашка попытался схватить его, но Суслик успел развернуться и отфутболить вещь в сторону Садыка. Удар оказался слишком сильным. Пластмасса хрустнула и...
Звук ломающегося корпуса показался Пашке чудовищным ударом грома. Мальчик упал на колени, чувствуя, что воздух становится тяжелым и вязким. Мир начал терять цвета и четкие очертания...
Пашка трогал онемевшими пальцами обломки, пытался вновь сложить их вместе, но они рассыпались, падали из рук мертвым хламом. На всю жизнь выражение «разбитое сердце» приобрело для него особый смысл. Он смотрел на остатки того единственного, что связывало его с небом, и не видел, что Серегу уже отшвырнули в сторону, и теперь Садык наступал на виновато моргающего Суслика.
– Ты, придурок! Ты разбил приемник! Ты разбил мой приемник!
Серега подполз к Пашке и в замешательстве глядел то на него, то на пластмассовые обломки.
– Так! – раздался громкий голос. – Вся шпана в сборе.
В дверях возвышалась Альбина Сергеевна в компании дежурной воспитательницы.
– Садыков, Сусликов, марш к себе. Сергей – то же самое. Кстати, на свое карате ты больше не ходишь. Не обижайся, я предупреждала. Павлик, успокойся и ложись в кровать. Что, в конце концов, происходит?
Пашка не слушал ее. Из его горла вырывался хрип вперемешку с кашлем, слезы уже иссякли, и покрасневшие веки лишь слегка дергались, а по худому телу иногда пробегала нервная судорога. Мальчик еще никогда не испытывал такого потрясения.
Он собрал осколки в ладони и прижал к себе, несмотря на увещевания Альбины Сергеевны «выбросить этот мусор». Он не разжал руки даже тогда, когда его взяли под мышки, положили на кровать и накрыли одеялом.
Вскоре настала тишина. Только из-под Пашкиного одеяла раздавались сдавленные всхлипы. Все уснули.
Однако через полтора часа в кабинете дежурной воспитательницы появился перепуганный Олег и сообщил, что с Пашкой что-то происходит.
Прибежав к ним в комнату, женщина увидела Пашку, который метался по кровати, сбросив на пол одеяло, и стонал. Лицо его блестело от пота.
Воспитательница поднесла руку к его лбу и даже на расстоянии почувствовала жар. Она сразу спустилась к себе, позвонила детдомовской медсестре, спросила, что делать. Та, не проснувшись толком, посоветовала позвонить в «скорую», потом сказала, что попробует приехать сама.
«Скорая» прибыла первой. Утомленный врач – мужчина лет тридцати – долго осматривал бесчувственное Пашкино тело, а потом начал задавать воспитательнице вопросы: не мог ли Пашка простудиться или отравиться чем-то. Еще он порекомендовал походить по палатам и посмотреть, все ли в порядке с другими детьми. Виктор и Олег, которые давно проснулись и со страхом наблюдали за происходящим, вызвались сделать это.
– Что с ним?! – в отчаянии воскликнула воспитательница. – Объясните, чем он болен?
– Сам ничего не понимаю, – раздраженно ответил врач. – Какая-то сплошная аномалия, у него все ни к черту: и температура, и пульс, и давление... Между нами, здорово похоже на абстинентный синдром у наркомана.
– О, господи... – вздохнула женщина.
– Что, «господи»! Лучше вспомните, что было сегодня, от чего он мог заболеть?
Воспитательница начала вспоминать фильм, занятия, игры – самые обычные эпизоды из детдомовской жизни, которые вряд ли могли так отразиться на самочувствии мальчика.
– Еще у него была ссора с ребятами из старшей группы, – добавила она.
– Ссора?
– Да. Как раз перед сном. У него отобрали и сломали какую-то игрушку, мне показалось, транзисторный приемник. Он очень сильно переживал, буквально до истерики...
– А вы не заметили, там, в этой игрушке, не было каких-то ампул или таблеток?
– Вы что, всерьез думаете, что он наркоман? Такой маленький?
– Маленький... Вы многого не знаете.
– Нет... Я думаю, это исключено.
– Ладно. Не будем тратить время на пустые разговоры. Мальчишку мы увозим. Там ему сделают экспресс-анализ и положат под кислород или капельницу – не знаю, что они там решат.
– Под капельницу... – едва слышно повторила воспитательница.
Пашку увезли. А наутро Альбина Сергеевна собрала в кабинете директора экстренное совещание.
– Я звонила на станцию «Скорой помощи», мне сказали, что Павлик пришел в сознание, хотя ему по- прежнему очень плохо.
– Так что с ним? – поинтересовался директор.
– Никто ничего не понимает. Врачи склоняются к мысли, что это... Э-э... Как они сказали, гипертрофированная истерическая реакция на стресс. Я не ручаюсь за точность терминов, но смысл, надеюсь, вы поняли.
– Его надолго там оставят? – спросила Нина Ивановна.
– Вряд ли. Говорят, к вечеру все нормализуется, если, конечно, не определят какое-то другое заболевание.
– Ну так что? – вяло спросил директор. Ему хотелось, чтобы завуч поскорее закончила эту планерку, которую на самом деле должен был вести он сам.
– Если подтвердится версия об этой самой истерической реакции, то, я думаю, у нас появятся все основания отправить мальчика на психиатрическую экспертизу. Ведь согласитесь, это странно – из-за какого-то дешевого приемника такой... такая истерика.
– А может, эта была его единственная ценная вещь, – возразила Нина Ивановна. – Может, подарок какого-то любимого человека.
Альбина Сергеевна насмешливо взглянула на молодую воспитательницу.
– Да нет у него любимых людей, – сказала она, убрав с губ улыбку. – Нет ни единого.
После того как ушла боль, Пашка находился в растерянности. Это стало его основным состоянием в последние дни. Жизнь не просто потеряла смысл, она окончилась, оставив догорать лишь свое жалкое подобие, медленный призрак движения и развития.
Пашка почти ни о чем не думал – все казалось мелким, не заслуживающим размышлений. И едва лишь рождалась какая-то мысль, она сводилась к одному – все потеряно...
Мальчик стоял у окна и смотрел во двор психиатрической лечебницы. Одноэтажный детский корпус был окружен легким забором, через который он мог наблюдать гуляющих пациентов.
А сегодня он увидел рядом с забором двух уродливых старух. Одна сидела на корточках и подносила горящие спички к груде битых кирпичей, припорошенных снегом. Вторая громко смеялась над ней.
– Ты что, дура?! Они ж не горят!
У этих жалких существ были спички, были кирпичи, были темы для никчемных разговоров. У Пашки не было ничего.
Скрипнула дверь, к нему вошла пожилая медсестра.
– Пойдем, Павлуша, к доктору.
Сейчас начнется то, что уже было несколько раз. Ему будут показывать бесформенные пятна на бумажных прямоугольниках, задавать странные вопросы, заставлять раскладывать цветные карточки... Доктор был седым и добрым, хотя иногда очень насмешливым.
– Садись, Павлик, – приветливо сказал он. – Сегодня мы будем играть в образы. Знаешь такую игру: я говорю слово, а ты – другое, первое, что пришло на ум? Допустим, я говорю – дом, а ты – труба. Потому, что на доме стоит труба. Понимаешь?
– Понимаю, – равнодушно ответил Пашка.
