я была больше не в силах выносить эту шлюшку — то есть я уже завелась, и она меня раздражала донельзя. Я стащила ее с кровати и влепила ей по физиономии. Ее это так удивило, что я чуть не расхохоталась. Она мне так и сказала: «Вы меня ударили!», а я говорю: «Привыкай, малышка, теперь я тебя частенько буду бить!», и влепила ей еще разок. Ну а потом мы подрались. Должна признаться, перевес был на моей стороне. Во-первых, я крупнее, а во-вторых, я была вне себя. Я сорвала с нее эти дурацкие тряпки, и мы дрались, пока она не поскользнулась на домашней туфле, которая валялась у кровати, и не растянулась на полу. Я подождала, пока она поднимется, но она все лежала, и я решила, что ей стало плохо. Я пошла в ванную, намочила полотенце и приложила ей к лицу. А потом пошла на кухню приготовить кофе. Я уже остыла и подумала, что она, когда тоже остынет, с удовольствием выпьет кофе. Я сварила кофе и оставила его на плите. А когда вернулась в спальню, поняла, что обморок она разыграла. Эта… эта девица смылась. У нее было достаточно времени, и я решила, что она наспех оделась и убежала.
— Вы тоже ушли?
— Я побыла там еще часок — думала, вдруг придет Барни, мой муж. Вещи девицы были разбросаны где попало, я покидала их в ее чемодан и убрала его в стенной шкаф под лестницей на чердак. Потом открыла все окна. Похоже, она просто поливалась духами. Барни так и не появился, и я поехала домой. Я с ним чуть-чуть разминулась — в ту ночь он все-таки приехал на дачу. А через пару дней я ему обо всем рассказала.
— И что он сказал?
— Он сказал, жаль, что мать не отлупила ее лет десять тому назад.
— Он не беспокоился за нее?
— Нет. Я сначала немного волновалась, пока не узнала, что она живет неподалеку в Эйлсбери. Ее туда кто угодно мог подбросить.
— Итак, он решил, что она отправилась домой?
— Да. Я сказала, может, стоит проверить? — в конце концов, она еще ребенок.
— И что он на это ответил?
— Он сказал: «Фрэнки, этот «ребенок» даст сто очков вперед хамелеону».
— И больше к этому вопросу вы не возвращались?
— Нет.
— Но, когда вы читали в газетах о деле во Франчесе, вы же должны были об этом вспомнить?
— Нет, я об этом даже и не подумала.
— Почему?
— Во-первых, я не знала, как ее зовут. Барни называл ее Лиз. И потом, мне и в голову не могло прийти, что пятнадцатилетняя школьница, которую похитили и избивали где-то в Милфорде, — та самая штучка, которую подцепил Барни. То есть, та девица, которая ела шоколадные конфеты у меня в кровати.
— Если бы вы поняли, что это она, вы бы обратились с показаниями в полицию?
— Разумеется.
— Вас бы не остановило то обстоятельство, что это вы ее избили?
— Нет. Я бы ее еще раз избила, будь у меня такая возможность.
— Я позволю себе от имени господина обвинителя задать вам вопрос: вы не собираетесь разводиться с мужем?
— Нет, конечно, нет.
— А эти показания — ваши и вашего мужа — это не результат тайного сговора?
— Нет. Зачем мне сговор? А разводиться с Барни я не собираюсь. Мне хорошо с ним, он отлично зарабатывает. Что еще нужно от мужа?
— Откуда мне знать, — вполголоса сказал Кевин и уже нормальным голосом попросил ее официально подтвердить, что девушка, о которой она говорила, это и есть та, Бетти Кейн, которая давала показания и находится сейчас в зале суда. Потом он поблагодарил ее и сел.
У Майлза Эллисона вопросов к миссис Чэдвик не было. Кевин уже хотел вызывать следующего свидетеля, но его опередил старшина присяжных.
Он сказал, что присяжные доводят до сведения судьи, что им уже все ясно.
— Кого вы хотели вызвать, мистер Макдермот? — спросил судья.
— Хозяина отеля в Копенгагене, ваша честь. Они останавливались в его отеле в интересующий нас период.
Судья вопросительно посмотрел на старшину присяжных.
Старшина посовещался с присяжными.
— Нет, ваша честь, мы считаем, что выслушивать этого свидетеля нет необходимости, но решение остается за вами.
— Если вы считаете, что выслушали достаточно показаний и вопрос о виновности обвиняемых для вас ясен, — я полагаю, дальнейшие показания не смогут существенно повлиять на ход дела — да будет так. Вы хотите выслушать адвоката защиты?
— Нет, ваша честь, спасибо. Мы уже приняли решение.
— В таком случае, мне нет необходимости выступать с заключительной речью? Вы хотите удалиться для совещания?
— Нет, ваша честь. Мы единогласны в своем решении.
23
— Давайте подождем, пока разойдется толпа, — сказал Роберт. — Тогда нас выпустят через задний ход.
Интересно, почему Марион такая грустная, почему не радуется? Такое впечатление, что она в шоке. Неужели все на нее так сильно подействовало?
Словно почувствовав это недоумение, она сказала:
— Я все думаю об этой женщине. Несчастная женщина!
— Кто? — глухо спросил Роберт.
— Мать девушки. Представляете, каково ей сейчас? Конечно, лишиться крыши над головой — это плохо… Да, милый Роберт, мы уже знаем. — Она протянула ему последний номер «Ларборо Таймс» с экстренным сообщением: «Прошлой ночью в Милфорде сгорел дотла печально известный Франчес». — Еще вчера это было бы для меня трагедией. Но по сравнению с муками этой женщины — просто пустяк. Узнать, что человек, с которым ты столько лет жила и которого любила, не только не существует, но его никогда и не было — что может быть ужаснее?! Человек, которого ты так любила, не только не любит тебя, но и знать тебя не хочет! Что ей теперь делать? Она же разуверится во всех и во всем. Чем ей жить?
— Да, — сказал Кевин. — Я даже не мог на нее смотреть. Быть свидетелем таких мук — просто неприлично.
— Но у нее замечательный сын, — сказала миссис Шарп. — Надеюсь, он будет ей утешением.
— Ну как ты не понимаешь, — сказала Марион, — у нее теперь нет сына. У нее ничего теперь нет. Она думала, у нее есть Бетти. Она ее любила и была в ней уверена так же, как любила и верила сыну. А теперь все рухнуло. Во что теперь ей верить, если внешность так обманчива? Нет, у нее ничего не осталось. Только пустота. У меня просто сердце разрывается от жалости.
Кевин взял ее под руку.
— Мало вам своих бед, вы еще переживаете из-за чужих. Послушайте, по-моему, нам уже можно идти. А вам понравилось, как полиция со свойственной ей обходительностью и непринужденностью взяла под стражу лжесвидетелей?
— Нет, я не могу ни о чем другом думать — бедная женщина, как же она мучается!
Значит, ей тоже это пришло в голову. Но Кевин не обращал на нее внимания.
— А вы заметили, как газетчики рванули к телефонам, едва красная мантия судьи скрылась за дверью? Вот увидите, абсолютно все газеты в Англии отмоют вас добела. Это будет самое громкое
