Человек из очереди

немного пришли в себя. Гимн был на слова Блейка,[49] имел возвышенно-воинственный дух, и они пропели его с чувством. Люси тоже.

— «Мой дух в борьбе несокрушим, незримый меч всегда со мной», — пела она, вкладывая в слова всю душу. И вдруг замолчала, потому что у нее перехватило дыхание.

Перехватило дыхание от мысли, которая заставила ее онеметь.

Она вспомнила. Вспомнила, почему была уверена, что Роуз не найдут в гимнастическом зале. Она видела влажные следы Роуз на бетонной дорожке и потому сочла, что Роуз уже ушла. Но Роуз туда еще не приходила. Роуз пришла позже, вспрыгнула на плохо закрепленный бум и лежала там, пока ее не стали искать после завтрака.

Тогда — чьи это были следы?

XVII

— Студентки, — обратилась к девушкам мисс Ходж, подымаясь со своего места после ленча и показывая жестом остальным преподавателям, чтобы они оставались сидеть, — вы все знаете о несчастном случае, который произошел сегодня утром — полностью из-за небрежности самой пострадавшей. Первое, чему учат гимнастку, — внимательно осмотреть снаряд перед тем, как пользоваться им. То, что такая ответственная и вообще прекрасная студентка, как мисс Роуз, пренебрегла этой простой, самой основной обязанностью, — предостережение всем вам. Это первое. Второе. Сегодня мы принимаем гостей. То, что случилось утром, — не секрет, мы не могли бы скрыть это, даже если бы захотели, — но я прошу вас не говорить на эту тему. Наши гости приедут, чтобы хорошо провести время; известие, что сегодня утром имел место достаточно серьезный несчастный случай, в результате которого одна из наших студенток попала в больницу, несомненно, испортит им удовольствие; возможно, наблюдая гимнастические упражнения, они будут испытывать совершенно ненужный страх. Так что, если у кого-нибудь из вас есть желание драматизировать сегодняшнее происшествие, пожалуйста, обуздайте его. Ваше дело — позаботиться, чтобы гости уехали довольные, не беспокоясь и не сожалея ни о чем. Я надеюсь на ваш здравый смысл.

Это утро прошло под знаком приспосабливания — физического, умственного, духовного. Фрекен вернулась из госпиталя в Западном Ларборо и стала работать со Старшими, переделывая их выступление так, чтобы не было заметно, что их стало на одну меньше. Невозмутимое спокойствие фрекен помогло девушкам воспринять изменения и саму необходимость в них достаточно хладнокровно, хотя фрекен и говорила, что по крайней мере одна из трех шарахалась в сторону как пугливый жеребенок, когда ей нужно было работать на переднем конце бума или проходить то место, где он упал. Будет чудом, сказала фрекен, покоряясь судьбе, если на сегодняшнем показе та или другая не наделают ошибок. Как только фрекен отпустила девушек, наступила очередь мадам Лефевр. Благодаря своим физическим способностям Роуз участвовала почти в каждом номере балетной программы, а это означало, что каждый номер должен был подвергнуться либо залатыванию дыр, либо переделке. Это неблагодарное и трудное занятие продолжалось до самого ленча, и отголоски его были слышны и позже. Большая часть разговоров за ленчем, похоже, состояла из замечаний типа: «Это ты протягиваешь мне правую руку, когда Стюарт проходит впереди меня?» — а Дэйкерс легче было нарушать общее молчание, результат охватившего всех волнения, обычного в таких случаях, объявляя громким голосом, что «последний час доказал, дорогие, что один человек может находиться одновременно в двух местах».

Однако главное событие произошло, когда фрекен и мадам закончили ревизию каждая своей программы. Тогда-то мисс Ходж послала за Иннес и предложила ей место Роуз в Арлингхерсте. В госпитале подтвердили диагноз фрекен о переломе, было ясно, что Роуз много месяцев не сможет работать. Как восприняла это Иннес, никто не знал; знали только, что она согласилась. Это назначение было как бы спадом напряжения, оно оказалось в тени настоящей сенсации и было воспринято как нечто само собой разумеющееся; насколько могла заметить Люси, ни студентки, ни преподаватели не думали о нем. Единственным комментарием была сардоническая реплика мадам: «Господь располагает».

Однако Люси не ощущала радости по этому поводу. Неясное беспокойство, шевелившееся в ней, досаждало крайне. Ее беспокоило «попадание в точку» во времени. Несчастный случай произошел не только в удобный, но и в самый последний момент. Завтра Роуз уже не нужно было идти в гимнастический зал заниматься, не нужно было бы устанавливать бум и не было бы плохо вставленного штыря. И потом, эти влажные следы ранним утром. Если это не были следы самой Роуз, то чьи тогда? Как совершенно справедливо заметила Люкс, в такой ранний час никого иначе как дикими лошадьми нельзя было близко подтащить к гимнастическому залу.

Может быть, это были отпечатки ног Роуз, но она еще куда-то ходила прежде, чем отправилась в зал позаниматься несколько минут на буме. Люси не могла поклясться, что следы вели в дом, она не помнила, были ли следы на ступеньках. Просто она увидела влажные следы в крытом переходе и решила, не задерживаясь на этой мысли, что Роуз ее опередила. Может быть, следы огибали здание, Люси не знала. Они вообще могли не иметь ничего общего с гимнастическим залом. И со студентками тоже. Быть может, эти отпечатки туфель без каблуков, такие неясные, смазанные, были оставлены утренними тапочками одной из служанок.

Все это было возможно. Но к следам, которые, скорее всего, не были следами Роуз, примешивалась находка маленького металлического украшения на полу, который за двадцать минут до этого был вычищен мощным пылесосом. Украшения, лежавшего как раз посредине между входной дверью и ожидавшим Роуз бумом. И при всем прочем одно было ясно: украшение потеряно не Роуз. Она не только почти наверняка не заходила в зал утром, до того как туда вошла Люси, у нее просто не было лакированных туфель. Люси знала это точно, потому что сегодня ей пришлось взять на себя упаковку вещей Роуз. Мисс Джолифф, в чью обязанность это входило, была загружена приготовлениями к приему гостей и переложила это дело на Рагг. Та не нашла, кому из студенток это поручить, потому что все были заняты на уроке у мадам, а доверить эту обязанность Младшим было невозможно. Поэтому Люси добровольно вызвалась проделать эту работу, радуясь, что может быть хоть в чем-то полезной. Первое, что она сделала в номере четырнадцатом, — вынула из шкафа туфли Роуз и осмотрела их.

Отсутствовала только пара гимнастических туфель, которые, очевидно, Роуз надела сегодня утром. Но чтобы быть абсолютно уверенной, Люси, услышав, что Старшие вернулись из гимнастического зала, позвала О'Доннелл и спросила:

— Вы ведь хорошо знаете мисс Роуз? Посмотрите, пожалуйста, на туфли и скажите, вся ли здесь обувь, что у нее была; а потом я начну укладывать их.

О'Доннелл посмотрела и сказала: да, вся. «Кроме гимнастических туфель, — добавила она. — Они были на ней».

Похоже, все было именно так.

— Она ничего не отдавала чистить?

— Нет, всю обувь мы чистим сами, кроме хоккейных ботинок зимой.

Значит, так. На Роуз этим утром были обычные туфли для гимнастики. Маленькая филигранная розетка оторвалась не от туфли Роуз.

«Тогда от чьей? — спрашивала себя Люси, упаковывая вещи Роуз с такой аккуратностью, с какой никогда не обращалась со своими собственными. — От чьей?»

Переодеваясь, она продолжала задавать себе этот вопрос. Розетку она убрала в один из ящичков стола, служившего одновременно письменным и туалетным, и безрадостно разглядывала свой скудный гардероб, выбирая что-нибудь подходящее для праздника на открытом воздухе. Из окна, выходящего в сад, ей было видно, как Младшие устанавливали там столики, плетеные стулья и зонтики, под которыми будут пить чай. Девочки сновали туда-сюда, как муравьи, создавая веселый разноцветный узор по краям лужайки. Солнечные лучи освещали их, и вся картина с ее четкими многочисленными деталями напоминала внезапно повеселевшее полотно Брейгеля.

Однако, когда Люси глядела вниз на эту картину и вспоминала, с каким нетерпением она ждала этого праздника, у нее было тоскливо на душе, и она не могла понять, откуда эта тоска. Ей было ясно только одно. Сегодня вечером она должна пойти к Генриетте и отдать маленькую розетку. Когда общее возбуждение