— …вы можете потерпеть час-другой и не вытаскивать случай с Роуз как козырь, спрятанный в рукаве.
— Вы что, пытаетесь сделать из меня честную женщину, Люси Пим?
— Очень бы хотелось. Мне так жаль его, брошенного…
— Добрая — моя — женщина, — произнесла Люкс, при каждом слове тыча в Люси указательным пальцем, — никогда не жалейте Эдварда Эйдриана. Женщины тратили лучшие годы своей жизни на то, что жалели его, а кончалось тем, что жалели их самих. Изо всех самовлюбленных, самообманывающихся…
— Но он заказал йоханнисбергер.
Люкс остановилась и улыбнулась Люси.
— Пожалуй, я бы выпила с удовольствием, — сказала она задумчиво. Потом сделала еще несколько шагов.
— Вы и правда оставили Тедди на мели?
— Да.
— Ладно. Ваша взяла. Я просто была скотиной. Поеду. И всякий раз, как он заведет: «О, Кэтрин, как я устал от этой искусственной жизни», я буду злобно думать: это Пим ввергла меня в подобную историю.
— Выдержу, — заверила Люси. — Кто-нибудь слышал, как дела у Роуз?
— Мисс Ходж только что говорила по телефону. Она все еще без сознания.
Люси, увидев голову Генриетты в окне кабинета — комната называлась кабинетом, но в действительности была маленькой гостиной слева от парадной входной двери, — пошла поздравить подругу с тем, как успешно прошел праздник, и тем отвлечь ее хоть на одну-две минуты от давящих мыслей, а мисс Люкс ушла. Генриетта, похоже, обрадовалась приходу Люси и даже с удовольствием повторила ей все банальности, которые выслушивала целый день; Люси какое-то время поговорила с Генриеттой, так что когда она направилась к своему месту в зале, чтобы смотреть танцы, галерея была уже почти полна.
Увидев Эдварда Эйдриана на одном из стульев, стоявших в проходе, Люси остановилась и сказала:
— Кэтрин поедет.
— А вы? — спросил он, глядя на нее снизу.
— Увы, нет. У меня ровно в шесть тридцать начнется мигрень.
На что он ответил:
— Мисс Пим, я вас обожаю, — и поцеловал ей руку.
Его сосед удивленно посмотрел, сзади кто-то хмыкнул, но Люси нравилось, когда ей целовали руки. А то какой смысл натирать их каждый вечер розовой водой и глицерином, если время от времени ничего не получать взамен.
Люси вернулась на свое место в конце первого ряда и обнаружила, что вдова с лорнетом не дождалась танцев; место было свободно. Но как раз перед тем, как погас свет — занавеси на окнах были задернуты и в зале горели лампы, — сзади появился Рик и спросил:
— Если вы не держите это место для кого-нибудь, можно я сяду?
И как только он уселся, появились танцовщицы.
После четвертого или пятого номера Люси почувствовала некоторое разочарование. Привыкшая к уровню международного балета, она не допускала мысли, что в таком месте, как Лейс, неизбежно любительство. Все гимнастические упражнения, которые она видела, студентки выполняли на самом высоком уровне, профессионально. Однако, отдавая другим занятиям почти все время и силы, как они это делали, они не могли достичь высокого мастерства еще и в танцах. Танцы требовали полной отдачи.
Они все делали хорошо, но не вдохновенно. На лучшем любительском уровне, или чуть-чуть выше. Программа состояла из народных и исторических танцев, так любимых всеми преподавательницами, и исполнялись эти танцы с превосходной точностью, добросовестной, не скучноватой. Быть может, то, что им приходилось все время помнить об изменениях в рисунке танца, лишало их исполнение непринужденности. Но в общем, решила Люси, им не хватало и выучки, и темперамента. Реакции зрителей тоже недоставало непосредственности; рвение, с которым они принимали гимнастические упражнения, пропало. Может быть, они выпили слишком много чая, а может, даже те, кто жил в далекой глуши, через кино познакомились с неким стандартом данного вида искусства, что и явилось причиной их критического отношения. Как бы то ни было, их аплодисменты были скорее вежливыми, чем бурными.
Бравурная русская пляска подняла настроение зрителей на какой-то момент, и они с надеждой ждали следующего номера. Занавес раздвинулся, и взглядам явилась Детерро. Она стояла одна, подняв руки над головой и повернув одно бедро к зрителям. На ней было платье, какие носят в ее родном полушарии, и в луче «прожектора» сверкали пестрые цвета и блестящие украшения, так что девушка казалась яркой птицей из бразильских лесов. Маленькие ножки в туфлях на высоких каблуках нетерпеливо притоптывали под широкой юбкой. Она начала танцевать; медленно, почти отрешенно, как будто отбивала такт. Потом стало ясно, что она ждет возлюбленного и что он опаздывает. Как она относилась к этому опозданию, тоже вскоре стало очевидно. К этому моменту все сидели вытянувшись. Из пустоты Детерро, как фокусник, достала возлюбленного. Почти что можно было видеть виноватое выражение его смуглого лица. Как верная невеста, она стала выговаривать ему. К этому времени зрители сидели уже на кончиках стульев. Потом, поругав его, она начала демонстрировать ему себя; он не понимает, как ему повезло, что у него такая девушка, как она, девушка, у которой такие талия, бедра, глаза, рот, лодыжки, такая грация, как у нее? Он что, совсем деревенщина, ничего не видит? Вот она и показывает ему: каждое движение было остроумно и вызывало улыбку на лицах у публики. Люси повернулась и посмотрела на окружающих: еще минута — и они заворкуют. Это было чудо. К тому времени, как танцовщица смягчилась и позволила своему возлюбленному вставить слово, они были ее рабами. А когда она ушла со своим невидимым, но, несомненно, укрощенным молодым человеком, они кричали, как дети на утреннем сеансе фильма о Диком Западе.
Глядя, как Нат Тарт раскланивается, Люси вспомнила, что она выбрала Лейс, потому что для настоящих балетных школ «это должно быть metier».
— Она слишком скромно оценила свои способности, — произнесла вслух Люси. — Она могла бы быть профессиональной балериной.
— Я рад, что она не стала ею, — отозвался Рик. — Здесь она научилась любить английскую деревню. А если бы она училась в городе, она встретилась бы только с международной дрянью, которая вертится около балета.
Люси подумала, что, наверно, он прав.
Когда после этого стали появляться другие студентки со своими номерами, накал страстей в зале явно упал. В танце Стюарт кельтский подъем несколько оживил всех, у Иннес — грациозность и в какие-то моменты зажигательность, но когда среди них появилась Детерро, даже Люси забыла Иннес и всех остальных. Детерро была восхитительна.
В конце ей устроили овацию.
И мисс Пим, увидев выражение лица Рика, почувствовала легкий укол тоски.
Когда тебе целуют руку — этого еще мало.
— Мне никто не говорил, что Детерро так танцует, — сказала Люси мисс Рагг, когда они вместе отправлялись ужинать. Гости наконец уехали, с криками «до свидания» под шум заводимых моторов.
— О, она любимица мадам, — ответила Рагг несколько недовольным тоном, как может говорить поклонница мадам о создании, которое настолько погрязло в грехе, что не играет в спортивные игры. — Сама-то я думаю, что она очень сценична. И здесь вообще не на месте. Мне и правда кажется, что тот первый танец был очень мил. А вам?
— Мне кажется, он был восхитителен.
— О да, — покорно проговорила Рагг и добавила: — Наверно, она способная, иначе мадам не была бы так привязана к ней.
Ужин прошел тихо. Крайняя усталость, упадок сил, мысли об утреннем несчастном случае — все это приглушило воодушевление студенток и они говорили мало. Преподаватели тоже очень утомились — шок, напряжение, светские обязанности, волнение. Люси почувствовала, что бокал хорошего вина был бы очень к месту, и с мимолетным сожалением подумала о йоханнесбергере, который в эти минуты пила Люкс. А когда она вспомнила, что через несколько минут нужно будет отнести маленькую розетку в кабинет Генриетты и
