полузащитник. Это ужасно! Теперь будет расследование, приедет полиция, дознание, все станет известно и все такое.
Да, полиция и все такое.
Сегодня вечером Люси ничего не могла предпринять в отношении маленькой розетки. И вообще, ей хотелось обдумать это дело.
Ей хотелось уйти к себе и подумать над этим.
XX
Бонг! Бонг! Часы на далекой колокольне пробили еще раз.
Два часа ночи.
Люси лежала, уставившись в темноту, холодный дождь барабанил по земле, время от времени налетали дикие порывы ветра и, бесчинствуя, забрасывали занавески в комнату, хлопая ими, как парусами, и все вокруг было лишь неизвестность и смятение.
Дождь лил с упорным постоянством, и вместе с ним лило слезы сердце Люси. А в душе ее царило смятение сильнее, чем в природе.
«Делайте то, что правильно, и пусть решает Бог», — сказал Рик. Казалось, это разумное правило.
Но тогда шла речь о гипотетическом деле — «нанесении тяжелых телесных увечий» (ведь это так называется?), а теперь речь идет не о гипотезе и не об увечьях. Это было —
Не Бог будет решать это дело, несмотря на все успокоительные слова. Это сделает Закон. То, что написано чернилами в книге установлений. Даже вмешательство самого Господа Бога не сможет спасти пару десятков безвинных людей, которых раздавит на своем пути колесница Джаггернаута.
Око за око, зуб за зуб, говорит древний Моисеев закон. И это звучало просто. Это звучало справедливо. Это происходило на пустынном фоне, как если бы замешаны были только два человека. Выраженное современными словами, это звучит совершенно иначе и называется «повешением за горло, пока не наступит смерть».
Если она пойдет к Генриетте…
О, ладно, конечно она пойдет.
Когда она утром пойдет к Генриетте, она приведет в действие силу, которой ни она, ни кто другой управлять не может; силу, которая, будучи выпущена на свободу, вырвет одного, другого, третьего из надежной безопасности их мирной жизни и ввергнет в хаос.
Люси думала о миссис Иннес, спокойно спавшей где-то в Ларборо и собиравшейся завтра домой ждать возвращения дочери, которая была для нее светом жизни. Однако ее дочь домой не вернется — никогда.
Роуз тоже не вернется, произнес внутренний голос.
Да, конечно, и Иннес должна как-то заплатить за это. Нельзя допустить, чтобы она смогла воспользоваться плодами своего преступления. Однако все же, все же должен существовать какой-то другой способ расплаты, при котором невиновные не будут расплачиваться еще горше.
В чем заключалась справедливость?
Разбить сердце матери; погубить, опозорить Генриетту, разрушить все, что она создала; навсегда стереть радость с лица Бо, Бо, которая не была рождена для горестей. Что значит жизнь за жизнь? Здесь было три — нет, четыре жизни за одну.
Одну, но стоящую…
Нет, нет. Не ей судить. Для этого необходимо знать «все «до» и «после»», как сказал Рик. У этого Рика замечательно трезвый ум для человека с лицом плейбоя и шармом латиноамериканского любовника.
В соседней комнате слышались шаги Иннес. Насколько могла судить Люси, она тоже не спала. Там было тихо, только время от времени раздавались шаги или открывался кран над раковиной. Нужна ли ей вода для того, чтобы утолить жажду или чтобы охладить виски, в которых пульсирует кровь, подумала Люси. Если она, Люси, лежала без сна, а мысли кружились и кружились в ее мозгу, как крыса в клетке, то что должна ощущать Иннес? Она могла быть безнравственна, ей могли быть безразличны люди, но бесчувственной она ни в коем случае не была. Уязвленное ли честолюбие или просто гнев и ненависть привели ее в гимнастический зал этим туманным утром, она не была тем человеком, который мог сделать то, что сделала она, не причинив страшного вреда самому себе. Учитывая ее характер, можно сказать, что она погубила себя, когда коснулась этого бума. В судебных отчетах попадались рассказы о женщинах, столь бессердечных, что буквально распускались, как свежий цветок, лишь только препятствия к осуществлению их желаний оказывались устранены. Но они были скроены не так, как Мэри Иннес. Иннес принадлежала к другому, более редко встречающемуся классу людей, которые слишком поздно обнаруживали, что не могут больше выносить сами себя. Цена, которую они заплатили, оказывалась слишком высокой.
Быть может, Иннес сама себя покарает.
Когда эта мысль пришла ей в голову, Люси вспомнила свое первое впечатление от Иннес в то воскресенье, когда они сидели под кедром. Все или ничего. Самоуничтожение. То, что она погубила жизнь человека, вставшего на ее пути, было, скорее, случайностью.
Она ни в коем случае не хотела смерти Роуз, — в этом Люси была совершенно уверена. И именно поэтому запустить всю эту машину представлялось ей делом отвратительным, немыслимым. Все, чего она намеревалась достигнуть, расшатав этот штырь, — временная неработоспособность. Уверенность в том, что Роуз не поедет в Арлингхерст в сентябре — поедет она, Иннес.
Интересно, подумала Люси, рассчитывала ли она на это, когда отказалась от места в Уичерлейском ортопедическом госпитале? Нет, конечно нет. Она была не из тех, кто хладнокровно планирует свои действия. Все было сделано в самый последний момент, от отчаяния.
По крайней мере,
Возможно, потому, что раньше не представился случай.
Быть может, путь к гимнастическому залу раньше не был свободен, или Роуз оказывалась там первой.
«Лицо Борджиа», — сказал в восхищении Эдвард Эйдриан.
Вот прапрапрабабушка Терезы, на которую она похожа, — та действовала по плану. И прожила вдовой долгую, спокойную, счастливую жизнь, управляя поместьями и воспитывая сына, — и никаких признаков духовного самоубийства.
В комнаты ворвался ветер, и окно Иннес начало хлопать. Люси услышала шаги, Иннес прошла к окну, и все затихло.
Как хотелось Люси пойти в соседнюю комнату, сейчас, сию минуту, и все выложить. Показать Иннес козыри, которыми она не собиралась играть. Может быть, вместе они бы что-нибудь придумали.
Нет. С девушкой, с которой она в прошлую субботу разговаривала в коридоре, такой сияющей, такой разумной, полной такого достоинства. С девушкой, которая в эту ночь не могла спать. С дочерью ее матери.
Что бы она ни совершила, даже если она заранее все обдумала, результат оказался иным. Она не могла предвидеть его. Результат оказался катастрофой для нее.
А кто был первопричиной этой катастрофы?
Генриетта. Упрямая, как мул, Генриетта, отдавшая предпочтение своей любимице.
Интересно, бодрствует ли Генриетта? Генриетта, вернувшаяся из Ларборо такой постаревшей, такой странно похудевшей. Как будто сломался каркас внутри куклы и набивка осела. Как у плохо набитой игрушки, которой целый месяц играли дети. Так выглядела Генриетта.
Люси было искренне жаль подругу, лишившуюся человека, которого она… любила? Да, наверно,
