любила. Только любовь могла ослепить ее настолько, что она не видела недостатков Роуз. Лишившуюся любимицы; испугавшуюся за свой драгоценный Лейс. Люси была искренне тронута бедами, выпавшими на долю Генриетты. Но она не могла отделаться от мысли, что если бы не ее, Генриетты, собственные поступки, ничего бы подобного не произошло.
Побудительной причиной была уязвимость Иннес. Однако кнопку, которая привела в действие всю трагедию, нажала Генриетта.
А теперь она, Люси, собиралась нажать другую кнопку, которая приведет в движение еще более чудовищную машину. Машину, которая охватит своими клешнями, искалечит и убьет всех, невиновных вместе с виновными. Генриетта, быть может, и заслужила наказание, но что сделали Иннесы, чтобы на них обрушился этот ужас? Ужас, которому нет названия.
Или они тоже внесли свою лепту? Насколько воспитание Иннес виновато в отсутствии у нее гибкости? Даже если она родилась «без смазки на перьях», пытались ли родители подготовить ее к будущей жизни? Кто может сказать, в чем заключается первопричина?
В конце концов, быть может, это Всевышний решил воспользоваться посредством Закона. Христианин, естественно, должен принять все как данность. Обычно считается аксиомой, что все случившееся имеет свои причины. Что всякий, кто будет испытывать муки во время суда над Иннес по обвинению в убийстве, так или иначе заслужил свое наказание. Это была очень удобная, успокоительная теория, и Люси хотелось бы принять ее. Однако, оказывается, ей трудно согласиться с тем, что следствием какого-то упущения со стороны таких ответственных и таких любящих родителей, как Иннесы, окажется страшная трагедия, которая обрушится на их голову.
Или, быть может…
Люси села в постели, обдумывая новую мысль.
Если все решает Бог — а в конце концов, несомненно, так оно и есть, — тогда, быть может, его решение уже действует. Начало действовать, когда не кто-то другой, а именно она, Люси, нашла маленькую розетку. Ее нашла не энергичная женщина, которая отправилась бы к Генриетте сразу же, как только заподозрила недоброе, и привела бы в движение машину законов, созданных человеком. Нет. Ее нашла колеблющаяся душа, которая любой вопрос рассматривает по крайней мере с трех сторон. Может быть, в этом и заключается смысл.
Но как бы ей хотелось, чтобы Всевышний избрал себе другое орудие. Она всегда старалась не брать на себя никакой ответственности, а уж такая… С ней вообще не справиться. Как бы ей хотелось выбросить эту маленькую розетку — кинуть сейчас в окно и сделать вид, что никогда ее не видела. Но, конечно, она не может так поступить. Как бы труслива и нерешительна по природе она ни была, всегда оставалась другая половина ее «я» — та половина, которую звали «Летиция» и которая наблюдала за всеми действиями Люси критическим оком. Ей никогда не удавалось уйти от этого своего второго «я». Оно посылало ее в бой, когда у нее дрожали колени, оно заставляло ее говорить, когда ей хотелось попридержать язык, оно не позволяло ей лечь, когда она бывала так утомлена, что не могла стоять. Оно удержит ее сейчас от того, чтобы умыть руки.
Люси встала и, наклонившись над подоконником, выглянула в ночь, где хлестал дождь. На полу под окном натекла лужа. Она ступила в нее, и резкий холод, ударивший по ее босым ногам, был даже приятен. Физический дискомфорт — это было, по крайней мере, что-то вполне понятное. Хорошо хоть, что не надо вытирать лужу или беспокоиться о ковре. Стихиям позволялось проникать в дом, когда им это было угодно, и все принимали это как должное. Одно из редких замечаний Иннес: «Как славно проснуться утром и обнаружить, что на подушке лежит снег». Так было только один раз, сказала девушка, но всегда можно определить время года по тому, что находишь утром у себя на подушке: осенью — паутину, а в июне — семена сикоморы.
Люси так долго стояла у окна, давая остыть своей пылающей голове, что у нее замерзли ноги, и, когда она забралась обратно в постель, ей пришлось закутать их шерстяным шарфом, чтобы они согрелись. Вот чем все кончилось — замерзшими ногами; ей было холодно морально и физически. Бедная ты, бедная, Люси Пим.
Около трех часов утра она стала засыпать, как вдруг вздрогнула, и сон опять слетел с нее: она осознала, что она хотела сделать. Она совершенно серьезно собиралась скрыть вещественное доказательство преступления. Стать соучастницей преступления. Преступницей.
Она, респектабельная, законопослушная Люси Пим.
Как дошла она до этого? О чем думала?
Ну конечно, выбора у нее не было. Кто решает или не решает — не ее дело. Это дело официального расследования, а она должна выполнить свой долг. Долг перед цивилизацией, перед государством, перед самой собой. Ее личные чувства не имеют к этому никакого отношения. Ее взгляд на справедливость не имеет к этому никакого отношения. Как бы плох ни был Закон, как бы он ни заблуждался, она не может скрыть вещественное доказательство.
Как могла она обезуметь до такой степени, чтобы даже помыслить о подобном поступке?
Рик был прав: она сделает то, что правильно, и пусть решает Господь Бог.
Около половины пятого она наконец заснула.
XXI
Утро было туманным и сырым, и Люси посмотрела в окно с отвращением. Колокол прозвонил, как обычно, в половине шестого, хотя в день после показательных выступлений до завтрака уроков не было. Колледж мог пойти на уступки, однако правил своих не менял. Люси попробовала снова уснуть, но со светом дня к ней вернулось ощущение действительности, и то, что в темные часы ночи было лишь лихорадочным теоретизированием, теперь предстало как холодная реальность. Через час или два она должна будет нажать эту кнопку и непредсказуемо изменить жизни людей, о существовании которых она даже не знает. Сердце Люси снова начало отчаянно биться.
О Господи, зачем только она вообще приехала сюда!
Когда она уже была одета и втыкала в соответствующие места своей прически «заколки-невидимки», она поняла, что не может пойти к Генриетте рассказать про розетку прежде, чем не поговорит с Иннес. Люси не могла бы сказать, было ли это отголоском детского представления о том, что такое «честная игра», или просто попыткой найти способ решения проблемы, при котором с нее снялась бы хоть малая толика ответственности.
Подойдя к двери в комнату Иннес, Люси быстро, чтобы не испарилась решимость, постучала. До этого она слышала, как Иннес вернулась из ванной, и считала, что та, наверно, уже успела одеться.
Открывшая дверь Иннес выглядела усталой, глаза были опухшими, но девушка казалась спокойной. Теперь, когда она очутилась с ней лицом к лицу, Люси трудно было отождествить ее с Иннес из ее тревожных ночных раздумий.
— Вы не зайдете на минуту ко мне в комнату? — спросила Люси. Иннес секунду поколебалась, в ней мелькнула некоторая неуверенность, но она тут же взяла себя в руки.
— Да, конечно, — ответила она и пошла за Люси. — Ну и дождь был ночью, — добавила она веселым тоном.
Делать замечания о погоде было так непохоже на Иннес. И абсолютно непохоже — быть веселой.
Люси вынула из ящика маленькую серебристую розетку и на ладони протянула ее Иннес:
— Вы знаете, что это такое?
В ту же секунду веселость исчезла с лица Иннес, и оно стало жестким и настороженным.
— Откуда она у вас? — почти грубо спросила она.
Только в тот момент Люси осознала, что в глубине души, в самой глубокой ее части, она рассчитывала, что реакция Иннес будет другой. Не отдавая себе отчета, она ждала, что Иннес скажет: «Это похоже на бляшку с лакированных туфель для танцев, такие у многих из нас есть». Сердце Люси перестало биться и опустилось.
