повадки, содержимое ее гардероба, но разве это поможет мне проникнуть в ее воспоминания, похитить ее сны? Я даже не знаю, чем был для нее все эти годы. Имею ли я право судить об этом сейчас? Той Ингрид, которая любила меня, больше не существует. Она осталась в прошлом, потерялась во времени. Все, что осталось, — это мои воспоминания о ее уже несуществующем двойнике и ее воспоминания о моем.
Я даже немного ревную ее к этому двойнику. Ведь это его Ингрид любила, вовсе не меня. Чем я стал для нее в конце? Горьким разочарованием, червивым яблоком? Безликим существом, притворявшимся, что любит ее, и в решающую минуту сбросившим маску?
Так впервые в своей взрослой жизни я задумался над тем, существую ли вообще. Большую часть времени это подозрение мирно дремало внутри меня, лишь иногда просыпаясь по ночам, безжалостное и невыносимое.
Казалось, что после ухода Ингрид это подозрение, этот страх заменил ее в моей жизни. Он спал со мной в одной постели, сгущался в воздухе надо мной, он прочно засел в моей голове. Он влезал в мои воспоминания и мечты о будущем. Я оглядывался на дни, которые прожил, и удивлялся отсутствию логики. Моя жизнь напоминала мой дневник: сами фразы, как и дни, обладали некой, пусть и весьма поверхностной, ценностью, но в контексте окружающих фраз (дней) создавали не связное повествование (приобретали некий смысл), а, напротив, рождали загадки без ответов, лабиринт без выхода. Иными словами, хаос.
Перелистывая страницы дневника, я вижу, что писал ни о чем. Оглядываясь на прожитые годы, понимаю, что топтался на месте. Страх будит меня посреди ночи — страх того, что вся жизнь так и прошелестит мимо меня, бесследно и бессмысленно.
И все-таки я не всегда был никем. Когда-то я мечтал, надеялся и строил планы. Я был уверен в этом. Я помнил.
Что же случилось с этим юношей, с этим мальчишкой? Где я свернул не на ту дорогу? Что-то нехорошее случилось со мной, но я забыл что.
На деле меняется не цвет воды, а всего лишь ракурс, точка зрения смотрящего. Полночь, я разглядываю воду в канале. Кругом темень, в воде отражается лишь смутное очертание моей головы: лица не видно, края рябят и колеблются. Один вопрос мучит меня. Одна тайна.
Кто я?
~~~
Джеймсу потребовалось четыре дня, чтобы завершить пятую главу. Он засунул блокнот в ящик стола и забыл о нем. Его не мучил вопрос, был ли во всех этих записях хоть какой-то смысл. Хватит и того, что на душе полегчало.
В следующий понедельник доктор снял с ноги Джеймса гипс. Он пользовался маленькой циркулярной пилой, железо щекотало кожу. Джеймс давно уже страшился этого мгновения: кто знает, что окажется под гипсом — голая кость, рана, кишащее личинками мясо или вообще ничего? Под гипсом оказалась его собственная икра, немного истончившаяся и бледная. Даже запах был не особенно ужасен.
Первые дни Джеймс ощущал неудобство, но вскоре привык. Самым сложным было ходить без костылей — он успел так привыкнуть к этим ритмичным качаниям, что обычная прогулка раздражала его своей медлительностью и неуклюжестью.
В субботу, двадцать третьего августа, разразилась гроза. Ночью температура упала до двенадцати градусов. Наутро над городом повис серый туман. Джеймс оседлал велосипед и часами колесил по улицам, вдыхая сырой прохладный воздух и размышляя о будущем.
В голове прояснялось. Джеймс начал строить планы. Он навестил свой фургон, стоявший в платном гараже на окраине, продлил страховку и оплатил техосмотр. Снял деньги со счета и перевел евро в фунты, затем позвонил менеджеру строительной компании и заявил, что покидает страну. Наконец купил билет на паром и упаковал вещи в коробки.
Собирая свои пожитки, Джеймс достал из ящика белый блокнот и еще раз перечитал пятую главу. Написанное разочаровало и даже немного расстроило его. Откуда взялся этот мелодраматический тон, эта беспросветная мрачность? Неужели он сам написал это всего пару недель назад? Джеймс решил, что в то время был не в себе, не сознавая, насколько жара и гипс влияли на его настроение. Он подумывал даже о том, чтобы вырвать и сжечь листки, но не захотел портить блокнот.
Вместо этого Джеймс купил флакончик с корректирующей жидкостью и забелил слова. Когда жидкость высохла, страницы почти ничем не отличались от прежних, правда, кое-где засохшая корочка треснула и под ней проглядывали буквы. Джеймс посмотрел на дело своих рук с удовлетворением. Пора забыть о пятой главе и заняться четвертой.
В воскресенье он прибирался в квартире, подпевая «The Go-Betweens». В открытое окно врывался прохладный ветерок. Покончив с уборкой, Джеймс вынул из холодильника пиво и вышел на балкон. Улицы и каналы купались в золотистом послеполуденном свете. Он оглянулся на пустую квартиру. Джеймс чувствовал себя змеей, сбросившей кожу.
Когда вечером он сидел в баре у Гарри, мимо на велосипеде проехал брат Ингрид Фрэнк. Если верить его словам, Фрэнк оказался здесь случайно. Они взяли кувшин пива, и Фрэнк спросил о его планах на будущее. Джеймс показал билет на паром.
— И надолго? — спросил Фрэнк.
— Сам не знаю, — пожал плечами Джеймс.
Фрэнк посмотрел на него удивленно. Джеймсу почудилось, что брат Ингрид хочет что-то сказать, но Фрэнк только подлил пива в оба бокала и отвел глаза. Он явно не хотел ссориться с Джеймсом, поэтому оставшееся время оба болтали о пустяках. Затем они пожали друг другу руки, Фрэнк взобрался на велосипед, поставил ногу на педаль, но неожиданно наклонился и прошептал:
— Ингрид надеется, что у тебя с Анной все сложится.
— С кем? — удивился Джеймс, но Фрэнк был уже далеко. Джеймс еще долго смотрел, как голова Фрэнка мелькает в толпе, когда его велосипед уже скрылся из виду.
«Анна», пробормотал Джеймс, уже лежа в постели. Кажется, именно это имя произнес Фрэнк. Или Джеймс ослышался? Может быть, Ханна, Диана или Джоанна? Но все эти имена ничего не значили для него. В отличие от Анны.
В голове возник образ темноволосой девушки. Картинка была смутной и расплывчатой, но Джеймс откуда-то знал эту девушку. Внезапно он вспомнил: короткое замыкание в памяти сразу перед тем, как он сломал лодыжку! Только тогда рядом с девушкой был кто-то еще. Так вот откуда Ингрид знает ее имя! Наверное, он произнес его во сне.
Почему-то Джеймс подумал о песне, из которой помнил только фрагмент. Перед мысленным взором возник длинный ряд домов… юноша и девушка бредут по улице… на них смотрит полицейский. Какое-то время воспоминания беспорядочно кружились в мозгу, но вскоре Джеймс заснул и спокойно проспал эту последнюю летнюю ночь.
Вы спросите, откуда я знаю? Как могу видеть все эти подвижные, словно ртуть, невесомые, словно паутина, картины, что мелькают в мозгу Джеймса Пэдью? Как могу чувствовать все сердечные перебои и нервные подергивания его тела? До поры до времени пусть это останется моей тайной.
2
Место преступления
