Мы играем с аргентинцами вечером тридцатого июня, во вторник. Я смотрю матч не дома, а в пабе С. — курортного городишки на южном побережье, где родители сняли домик на неделю. Первые два дня отпуска я не могу думать ни о чем другом — только о предстоящем матче. Захватывающая игра, но Англия проигрывает по пенальти, и пока остальные на чем свет ругают Бекхэма и судью, я сижу в немом изумлении. Снаружи влажно и темно. Я пьян, подавлен и стыжусь проявлений своего недавнего бесполезного патриотизма. Наверное, со стороны я напоминаю мальчишку с бечевкой, на которой висит лопнувший воздушный шарик. Я бесцельно брожу по берегу, потом, заметив далеко впереди огни ярмарки, направляюсь туда.
Я узнаю этот парк аттракционов. В детстве я не раз бывал в нем и теперь меланхолично шатаюсь вокруг, одержимый ностальгией. Я думаю о своей жизни, о том, что со мной случилось. Мне кажется, что жизнь зашла в тупик, что где-то я свернул не туда и в результате стал не тем, кем должен был стать.
Я почти ничего не помню о той ночи, кроме красно-белого полосатого шатра с вывеской: «Мадам Нечто — медиум и предсказательница будущего». Я медлю у входа. Гадалкам я не верю, но сегодня я пьян, отчаянно несчастен и нуждаюсь в утешении, в предсказании счастливого будущего, которое пока представляется мне мрачной засушливой пустыней при свете холодных звезд.
Предсказательница с порога сообщает мне, что я еще не встретил свою любовь. Я делаю непроницаемое лицо. Твоя любовь ждет тебя, продолжает колдунья. Она говорит что-то еще, чего я уже не помню, и под конец, всмотревшись в свой хрустальный шар, произносит: «После двадцать девятого дня рождения жизнь твоя безвозвратно изменится».
Выйдя из шатра, я смеюсь, впрочем, смех звучит неуверенно. Затем я пешком возвращаюсь в наш съемный домик. Собирается дождь, с моря дует сырой ветер. Скоро в джинсах и футболке я начинаю дрожать. Я размышляю о том, что на деле могут означать неясные слова предсказательницы. Глупости, до тридцати еще нужно дожить, да не верю я ни в какие предсказания! Я благополучно забываю о словах колдуньи до тех пор, пока спустя три месяца не встречаю Ингрид и впервые по-настоящему не влюбляюсь.
И вот я снова сижу за столом съемной комнаты и пытаюсь найти во всем этом хоть каплю смысла. Неужели я способен поверить, что слова предсказательницы — не простое совпадение? Мне кажется, я слышу издевательский смех астрологов. Возможно, предсказания сами стремятся к осуществлению, а нам остается размышлять, не лгут ли предсказатели? Недавно мне исполнилось тридцать, но изменилась ли моя жизнь безвозвратно? Изменилась ли она хоть на йоту?
Уже поздно, и я пытаюсь не думать о том, что хожу по кругу. С начала этой главы я миновал столько дверей, но в итоге оказался на том же месте, а внутри — та же пустота. Я стал старше, но вряд ли мудрее. Ближе к смерти, но так же далеко от истины.
Так это и есть моя жизнь? Все эти слова и есть я? Я с трудом узнаю себя: недалекий работоголик, стремящийся к саморазрушению прожигатель жизни, самодовольный помощник редактора, разочарованный болельщик. Эти люди мне неприятны, мне нисколько не жаль их. Мне нравится думать, что они — не я, а всего лишь маски, которые я когда-то носил, но потом отбросил. И все же они больше чем маски, ведь когда-то я думал как они, чувствовал как они.
Помощник редактора, сидящий во мне, предпочел бы уничтожить эти призраки, провести простую и ясную сюжетную линию с единственным персонажем, в котором читатель узнал бы себя. Но я так не поступлю. Все эти призраки и есть я. Сумма слагаемых. И если я хочу докопаться до правды, то не должен ничего упрощать. Этот парад масок, эти бывшие «я» — единственный ключ к разгадке. Если сорвать маски, что окажется под ними? Пустота?
Мне трудно отогнать мысль, что тот, кто начал эту главу, — самозванец, что истинный «я» прячусь в туманной пустоте на ненаписанных страницах третьей главы.
Полночь. Я смотрю в окно. Снаружи темень, виден лишь очерк головы на фоне окна. Лица не видно, контуры размыты. Тьма за окном словно вопрошает. Меня мучит одна тайна, один вопрос.
Так кто же я?
~~~
Джеймс отдернул занавески. За окном темнело низкое небо. Сегодня заканчивался срок аренды комнаты на Ньюленд-роуд. Конечно, он мог вернуться в университетский офис и попробовать снять другую комнату, но деньги заканчивались, а из «Аренды Харрисона» уже месяц не было вестей. Он нисколько не продвинулся в своем расследовании, а после встречи в библиотеке Джеймс больше не видел мужчину в черном пальто. Ему удалось вспомнить изрядную часть своего прошлого, но ради чего? Его тайна так и осталась тайной. К разгадке вели запертые двери, и Джеймс по-прежнему не знал, где искать ключи.
Джеймс сел на кровать и задумался. Что дальше? Выбор невелик. Задержаться в Г., пытаясь свести концы с концами в надежде, что события примут иной оборот. Отправиться в Грецию или в Чили. Сесть на паром и явиться к Ингрид с повинной головой.
Джеймс часто думал о последнем. Хорошая работа, уютный дом, любимая женщина рядом. Почему-то этот вариант казался Джеймсу поражением. Вернувшись к Ингрид, он предаст нечто важное, затушит некий внутренний огонь. И не важно, что случится с ним потом, всю последующую жизнь ему будет чего-то недоставать. Ингрид или его будущие дети тут ни при чем. Вернувшись, он предаст что-то более важное.
После нескольких часов раздумий Джеймс решил дать себе еще день. Если ничего не изменится, завтра утром он вернется в Лондон. Некоторое время придется ночевать на полу у друзей, затем он найдет работу строителя, продаст фургон и когда-нибудь, накопив денег, купит билет в один конец и отправится в жаркие страны. Будет жить в хижине на пляже и рыбачить в океане.
Там он забудет потерянные годы, просто вычеркнет их из своей жизни. Здесь, в мире денег и вещей, на Джеймса давила пустота. Там, под южным солнцем, все его заботы испарятся. Он станет другим человеком. Возможно, даже сожжет свои дневники и выбросит за борт все, чем был когда-то. Внезапно перед внутренним взглядом Джеймса возникло видение: маленький мальчик на деревенской ярмарке. Мальчик держит шарик за бечевку, в небе сияет солнце. Вдруг он отпускает бечевку и с изумлением и печалью смотрит, как шарик возносится вверх, в синеву, пока не исчезает из виду.
Когда решение было принято, с плеч словно упала тяжесть. Джеймс позавтракал в кафе и теперь, когда терять было нечего, отправился на Лаф-стрит. Открыл калитку, пересек дорожку, поднялся по трем бетонным ступеням и уверенно постучал в дверь.
Как и следовало ожидать, никто не ответил. Джеймс позвонил — один, два, три раза. В последний раз он долго не отнимал палец от кнопки. Из недр дома доносился неразборчивый шум. Наверняка соседи проглядели все глаза, но Джеймсу было все равно. Скоро он навсегда покинет этот город. Джеймс опустился на колени и заглянул в почтовый ящик.
— Есть кто живой? — с шутливой угрозой прокричал он в щель.
И тут Джеймс заметил застрявший конверт. Он торчал в дверном рту, словно белый язычок, — под таким углом Джеймс не мог прочесть адрес, написанный от руки черными чернилами. Тонкий, без обратного адреса. Джеймс потянул, и конверт с громким металлическим звуком высвободился:
Малькольм Трюви
Лаф-стрит, 21
Имя звучало необычно, старомодно, как будто из Чосера. Чем дольше Джеймс повторял его про себя, тем более знакомым оно казалось. После минутного бормотания и покачивания головой Джеймса осенило. Когда-то он уже слышал это имя!
Перед уходом Джеймс снова постучал в дверь и заглянул в щель ящика. Мрачный серый коридор, основание лестницы. Внезапно раздалось шлепанье ног по деревянному полу. Промелькнул смутный силуэт.
