НОВЫЙ ЦИРКУЛЯР
Евель Хасин стоял на берегу и смотрел, как его сын тянет паром через узенькую, поросшую речонку.
На пароме стояла телега, понурая лошаденка и понурый мужичонка.
В душе Евеля шевельнулось сомнение.
— Чи взял ты з него деньги вперед? — крикнул он сыну.
Сын что-то отвечал. Евель не расслышал и хотел переспросить, но вдруг услышал по дороге торопливые шаги. Он обернулся. Прямо к нему бежала дочка, очевидно, с какой-то потрясающей новостью. Она плакала, махала руками, приседала, хваталась за голову.
— Ой, папаша! Едет! Ой, что же нам теперь делать!
— Кто едет?
— Ой, господин урядник!..
Евель всплеснул руками, взглянул вопросительно наверх, но, не найдя на небе никакого знака, укоризненно покачал головой и пустился бежать к дому.
— Гинда! — крикнул он в сенях. — Чи правда?
— Ой, правда, — отвечал из-за занавески рыдающий голос.
— В четверг наезжал, с четверга три дня прошло. Только три дня. Чи ж ты ему чего не доложила?
— Доложила, аж переложила, — рыдал голос Гинды. — Крупы положила, сала шматок урезала, курицу с хохлом…
— Может, бульбу забыла?
— И бульбу сыпала…
В хату вбежала девочка.
— Ой, папаша! Едет! Ой, близко!
— А может, он верхом приехал, — говорит Евель, и в голосе его дрожит надежда.
— Не! На дрендульке приехал. Коня к забору привязал, сам у хату идет.
В окно кто-то стукнул.
— Эй! Евель Хасин, паромщик!
Евель сделал любезное лицо и выбежал на улицу.
— И как мы себе удивились… — начал он.
Но урядник был озабочен и сразу приступил к делу.
— Ты — паромщик Евель Хасин?
— Ну, как же, господин урядник, вам должно быть известно…
— Что там известно? — огрызнулся урядник, точно ему почудились какие-то неприятные намеки. — Ничего нам не может быть известно пред лицом начальства. Так что вышел новый циркуляр. Еврей, значит, который имеет несимпатичное распространение в окружающей природе и опасно возбуждает жителей, того, значит, ф-фью! Облечен властью по шапке. Понял? Раз же я тебя считаю приятным и беспорядку в тебе не вижу — живи. Мне наплевать — живи.
— Господин урядник! Разве же я когда-нибудь…
— Молчи! Я теперь должен наблюдать. Два раза в неделю буду наезжать и справляться у окружающих жителей. Ежели кто что и так далее — у меня расправа коротка. Левое плечо вперед! Ма-арш! Помял?
— А как же не попять! Я, может, еще уже давно понял.
— Можешь идти, если нужно что похозяйничать. Я тут трубочку покурю. Мне ведь тоже некогда. Вас-то тут тридцать персон, да все в разных концах. А я один. Всех объехать дня не хватит.
Евель втянул голову в плечи, вздохнул и пошел в хату.
— Гинда! Неси что надо, положи в дрендульку. Они торопятся.
— Ой, Евель! Вставай скорей! Не слышишь ты звонков? Или у тебя сердце оглохло. Ну, я разбужу его. Знаешь, кого наш Хаим на пароме тянет? Господина станового! Станового тянет наш Хаим, везет беду на веревке прямо в наш дом.
Евель вскочил бледный, взъерошенный. Взглянул на потолок, подумал, покрутил головой.
— Это, Гинда, уже ты врешь.
— Пусть он так едет, как я вру! — зарыдала Гинда. Тогда он вдруг понял, заметался, кинулся к окну.
— Двоська! Гони кабана в пуню. Гони скорей! Зачини двери!
— Ой, гони кабана! — спохватилась и Гинда. — Ой, Двоська, гони, двери зачини.
Было как раз время.
Толстый пристав вылезал из брички.
— Таки в бричке! — с тоской шептал Евель. — Таки не верхом!.. Гинда, поди в кладовку, вынеси гуся…
Гинда всхлипнула и полезла в карман за ключами. А Евель уже кланялся и говорил самым любезным голосом:
— Ваше превосходительство! И как мы себе удивились…
— Удивился? Чего же ты, жид, удивился? Тебе урядник новый циркуляр читал?
— Урядники-с, читали-с…
— К-каналья! Поспел… — Он минутку подумал. — Ну-с, так, значит, вполне от тебя зависит вести себя так, чтобы на месте сидеть. Ты вон паром арендуешь, доход имеешь, ты должен этим дорожить. Вон и огород у тебя… Крамолу станешь разводить — к черту полетишь. Ежели не будешь приятен властям и вообще народу… Капусту не садишь? Мне капуста нужна. Двадцать кочанов… Терентий, пойди выбери — вон у него огород. Он еще паршивых подсунет. Всем должен быть приятен и вполне безопасен. Понял? Если кто-либо заметит в тебе опасную наклонность, грозящую развращением нравов мирного населения и совращением в крамольную деятельность с нарушением государственных устоев и распространением… Это что за девчонка? Дочка? Пусть пойдет гороху нащиплет. Мне много нужно… и распространением неприятного впечатления вследствие каких бы то ни было физических, нравственных или иных свойств… Свиней держишь? Как нет? А это что? Это чьи следы? Твои, что ли? Вон и пунька за амбарчиком. Свинья?
— Ваше превосходительство! Пусть буду я так богат, как оно свинья! Ваше…
— Что ты врешь! Обалдел! С кем говоришь?! Кому врешь? Мерзавец! Ворон костей не соберет!.. Отворяй пуню. Я хочу у тебя свинью купить.
— Ваше высокое превосходительство! Я не врал. Видит Бог! Оно не свинья! Оно кабан…
— Б-болван! Скажи Терентию, пусть веревкой окрутит. Можно сзади привязать. И кабан-то какой тощий. Подлецы! Скотину держат, а пойло сами жрут. Ну ладно, не скули! Я ведь не сержусь… Деньги за мной.
* * *
Два дня Евеля трясла лихорадка.
На третий день вылез погреться на солнышке. Подошла Гинда. Стали говорить про кабана, вспоминать, какой он был.
— Он, может, пудов восемь весил… — вздыхал Евель.
— А может, и девять — и девять с половиной. Все может быть. Почему нет?
— Я бы его продал в городе за десять рублей, так у нас на каждый шабаш селедка бы была и деньги бы спрятаны были.
— А я бы его зарезала, тай посолила бы. Господину уряднику по шматочку надолго бы хватило. А теперь что я дам? Огурцов они не любят…
— А я бы продал, аренду заплатил. Жалко кабана. Хороший был. И резать жалко.
— Жалко! — согласилась Гинда. — Хороший.
Но Евель уже не слушал ее. Он весь насторожился, и волосы у него стали дыбом.
