— Ну, бабы, такое впечатление, что вы ко мне и в задницу заглядывали и яичко щупали.
— А что, я могу проверить, яички там или уже яичница, — игриво произнесла Блюм и протянула свою крепкую мозолистую ручищу к одному известному месту ниже пояса.
Мошонка Данилова инстинктивно поджалась и он торопливо заговорил.
— Да нет же, я не говорю, что виноваты лишь нанохаккеры и прочие отщепенцы. Наука тоже попадается в ловушки, которые повсюду пораставила природа-мать-перемать. Но если бы не ученые и не новые общественно-информационные отношения, человечество сейчас сидело бы по горло в кровавом болоте войн и угнетения.
— Мы тут такое дерьмо чистим, что почище вашего болота будет, а они там гольдманнские премии получают, — не унималась Блюм.
— Ничего они не получают, за грубые ошибки первый гипер заставит их отвечать. Случались даже приговоры к высшей мере. — возразил Данилов.
Тут Кац просто просквозила его негативным взглядом. Она не так проста — видимо знает про дело Миронова, Шац и Киссельмана. Люди эти полезли не туда куда надо и хотели слепить из абстрактной теории бомбу для всего общества, люди получили по заслугам.
А еще Данилов помнил, что работяги очень неподатливый материал. Ведь на них почти не действуют те меры, которые полагаются при всяких несущественных нарушениях, вроде отдельных клеветнических или просто глупых высказываний.
— У вас отвечают только те, кто уже отправился лизать задницу великому Гольдманну. — умудренно произнесла Блюм.
Данилов знал это оборот — он означал, что человек умер полностью и окончательно. «ЭТИ ШМАРЫ ПОКУСИЛИСЬ НА СВЯТОЕ», — строго произнесла совесть. Постараясь сохранять спокойствие и контролировать нервные цепи, Данилов произнес максимально твердо:
— У нас никто не умирает. Слышите вы, Блюм. Смерти нет — вместо нее праздник нового рождения. Капсула Фрая — это залог воскрешения и вечной жизни. Наш общественно-информационный строй дает человеку все, о чем он мечтал тысячелетиями: разумное благополучие, беспрепятственное развитие и, в конце концов, бессмертие.
Почуяв нешуточную угрозу, Блюм несколько стушевалась.
— А то как же, зачем подыхать, кончаться, откидывать хвост, играть в ящик? Конечно, вместо смерти конкретно праздник нового рождения. Как соберешься помирать от какого-нибудь гепатита Икс, привозят тебя на каталке в отходную комнатку, рядом с моргом и разделочным цехом, и оттуда мясники-потрошители выбегают, бухтят: «Эй, у нас смена кончается, план горит, давай поторапливайся родиться вновь». А тебе на это нассать, знаешь же, что отдашь свое старое тельце на удобрения, получишь свеженькое, новенькое, вот с такими сиськами. И будем мы с Кац шагать из одной жизни в другую, из одной в другую. Все как доктор Фрай прописал… Нет, начальник, мы тут не катим баллон на вечную жизнь, мы это дело всенародно одобряем.
— Они покусились на святое, — вдруг повторила женщина по имени Кац слова даниловской совести. — У нас никто не умирает. — произнесла она непонятным тоном, то ли подтверждающим, то ли ироническим. — Просто некоторые превращаются в головастиков, а некоторые в ковырялок.
— Ковырялок, головастиков, — проговорил Данилов непонятные слова. — Что вы имеете в виду?
— Ничего мы не имеем в виду, у нас и виду-то никакого нет, а находиться в этом производственном помещении даже легавым запрещено. Нечего вам на нас свое драгоценное время расходовать, не злоупотребляйте своей добротой, — гаркнула Кац. — Так что, вперед. Вы на первой палубе блока Фау, можете перенастроить свой инфосканер, если он немного прибалдел.
Данилов, перед тем как выйти в распахнувшийся люк, полуобернулся и сказал:
— Спасибо, Кац, спасибо, Блюм. — а потом добавил слова официального прощания. — Спасибо великому Гольдманну за нашу прекрасную встречу.
— А за разлуку он нам ответит, — шаловливо протянула Блюм. — Прощай, красавчик. Один диктатор ляпнул как-то, что с массой надо обращаться как с женщиной, а я тебе скажу напоследок, что с бабой надо обращаться как с массой.
А Кац вообще не откликнулась, как будто забыла о нем вовсе. Последнее, что он заметил — лица-то у них не только резче острее, но и как-то значительнее, чем у соларитских богинь.
И тут Данилов неожиданно подумал, что не знает, как на самом деле выглядят Эльвира, Юкико и Зухра. Ну да, должны быть суперконфетки. Ведь каждое следующее поколение подвергается очередной верификации и коррекции. Этим занимаются наноманипуляторы пекинского гиперкомпьютера и надзиратели-наноботы первого гипера, которые сильны, как самые опасные вирусы и вычищают все самые малые погрешности и отклонения… А может подлинная индивидуальность и есть погрешность? А может одаренность и есть отклонение? И даже во внешней красоте еще как посмотреть, что погрешность, а что яркая особенность.
«ПОГРЕШНОСТИ НАКАПЛИВАЮТСЯ И В ИТОГЕ ГУБЯТ СИСТЕМУ», — внушительно произнесла совесть. И Данилов, конечно же, был с ней совершенно согласен. Обойдемся без особой индивидуальности у красавиц-солариток. Значит, так надо, чтобы система была устойчивее…
В любом случае, Юкико, Эльвира и прочие коммунарки также хороши как в математике как и в постели.
Хороши в математике… Впрочем, в соларитской математике он хреновый специалист, только знает, что для дела от нее никакого толку нет.
И насчет постели — сам он для солариток словно зараза, поэтому трахаться приходится разве с бабами из рабочих поселков и закрытых зон, тщательно зондируя их перед этим и заметая следы после. Или клади пенис на полку. Кстати, Сысоев явный либерал в половом вопросе, никаких взысканий Данилову за связи с заводскими телками и прочими оторвами не накладывал. Только предостерегал от секс-мимиков и киберсуккубов, которых подбрасывали в сеть извращенцы-хаккеры. В половом-то вопросе Сысоев либерал, однако заметно ежится от смелых разговоров своей подруги Зухры и прочих соларитов. Фридрих Ильич — старый лис и поэтому четко сечет, что за смелостью привилегированных людей всегда что-то стоит. Или распад системы, или какая-то игра на выявление нестойких.
4. «Кочан против головы»; орбитальный рабочий поселок «Шанхай-44»
Данилов не любил космических поселков из-за их замкнутости. Даром, что пустота вокруг. Эта пустота была безмозглой уничтожающей силой, кипящей тьмой, которая искала любую щелку, чтобы ворваться внутрь и растерзать все живое. Даже из поселкового космопорта не открывалось множества путей-дорог; наоборот, те, что имелись, напоминали узкие шахты, пробитые сквозь ад к другим, таким же крохотным, замкнутым миркам.
Имелась еще, само собой, Земля. Но для большинства тех, кто попал в космос, обратный путь на планету-маму был закрыт — пониженная гравитация и невесомость вымывали кальций из костей, искажали обмен веществ. Да, собственно, никто из космических жителей, даже из рабочих поселков, не стремился на историческую родину. Пускай, в космических гетто всю жизнь надо будет дышать запахами озона и резины, но там, под голубым небом, все жестче и страшнее.
Конечно и на Земле цепь бесконечных войн и террактов, характерная для начала века и называемая малой мировой войной была остановлена, когда воцарилась разумная необходимость в виде ГДР.
Вначале в район бедствия приходил гиперкомпьютер со своими верными и присными, ну и занимался тем, что было не по зубам всяким Yahoo!!! и Гальгальтам — он работал. Давал хлеб насущный с вареньем. Монтировал однотипные протеиновые фабрики, работающие на любом мусоре, по быстрому разбирался с инфекциями и эпидемиями, протягивал рельсы трансрапидов и оптоволоконные кабели. Изничтожал бандитов и контрабандистов, сколько бы стволов у тех не было — эти нетоварищи отправлялись в качестве сырья на пищевые фабрики. Опутывал заводы, фермы, конторы, магазины своей паутиной наблюдения и контроля. Как из кубиков собирал столовки, бани, пункты санобработки и сортиры, включающие полную переработку дерьма. Недаром говорили, что свобода — это осознанная большая нужда. Кое-что из сортиров
