передернуло от отвращения — на шее, груди и спине появились какие-то удлиненные красноватые вздутия. Глазные же радужки с чего-то порыжели и как будто искрили слегка.
— Что за говно? — горло сдавило, и слова получились какими-то шипящими. Не «говно», а «гуанооо». Так могла бы говорить рептилия.
Василий Савельевич судорожно сжал пальцы в кулак и почувствовал мылкую мокроту на коже. Так и есть — из-под ногтей сочилась слизь. Уже не получится не обратить внимание!
Нехорошо сделалось, гадко. И взгляд как будто мутью заволокло, все вокруг потеряло четкие очертания, стало размытым, акварельным.
И вдруг вспышка. Василий Савельевич даже заорал от ужаса и удивления, напомнив человека со знаменитой картины Мунка, соответственно именуемой «Крик». Комната, ее обстановка, вся изба размывались как лед или глина бурными потоками, будто оказались в волнах морских. В глаза ударил свет незнакомого фиолетового солнца и все предметы показались лишь бликами от его лучей на водной поверхности.
Василий Савельевич в панике выскочил из дома. Но и весь утренний пейзаж был похож на бледную акварель, нанесенную на колеблющуюся ширму, которая заслоняла от взглядов БОЛЬШОЙ НАСТОЯЩИЙ МИР.
Приехали. Свихнулся! Наверное, его поразила какая-то гнусная болезнь, объединяющая катаракту и шизофрению. Конечно же, смертельная. Достойный конец неудачника. Поучительный финал грешника. Теперь Василий Савельевич мог оценить все этапы своей бесславной биографии как ступени лестницы, неотвратимо ведущей вниз. За всю жизнь ни одного подвига, достойного восхищения и аплодисментов. Хотя мог бы. Из командировки в Тарскую вернулся, сознавая, что не спас двух человек. А во время петербургской заварушки не использовал идеальный шанс — да, командование не дало добро, но уже на следующий день командования не стало, а он мог влупить «Шквалом»[15] прямо в серый вражеский борт, в пиндосовский крейсер «Атланта», нагло стоявший у Котлина. А потом с сотней морячков покончил бы со сворой джихадистов, совершающих теракты. Если бы не смалодушничал.
Спазмы распространялись по всему телу, тошнота то и дело подкатывала под горло. Вздутия, уже не красноватые, а багровые, горели и давили. По идее, сейчас надо было срочно ложиться в больницу, звать «Скорую» — спаси-помоги. Однако последний мобильник в поселке отключили за неуплату с полгода назад. А проводная связь в Камышинском отсутствовала со времен гайдаровских и оставления Крыма. Кто-то бросал первые презервативы на поверхность Марса, где-то скрещивали арбуз с тараканом, кому-то приспичило выращивать на грядке мозги вместо капусты, кое-кто обучал машину реагировать на тупые шутки бодрым смехом, где-то выращивали наноплантовые небоскребы, а в поселке Камышинском со времен первой дерьмо… демократической революции 1991 года становилось всё глуше и он через средневековье бодро опускался в неолит.
До полудня Василий Савельевич просидел в нужнике, скрываясь от всяческих взоров и «наслаждаясь» ароматической симфонией выгребной ямы. Затем сердобольный Дядя Егор просунул под дверь сортира ключи от медпункта и посоветовал сходить за таблетками от поноса. Сам фельдшер затерялся на бессрочной рыбалке.
Василий Савельевич быстро прошмыгнул вдоль кустов в покосившийся сарай с намалеванным на двери красным, вернее бурым крестом — вроде тех, что когда-то украшали борта фашистских «Тигров». Здесь в самом деле удалось найти пригоршни таблеток без каких-либо опознавательных знаков, опустошенные бутыли из-под спирта, а также… о, волшебство… вполне современный терагерцевыйсканер с медкомпьютером. Это не инопланетяне решили вывести Камышинский из неолита, а наши земные прометеи, точнее «Геи Голливуда», приславшие гуманитарную помощь. Но когда «Геи Голливуда» узнали, что в Камышинском нет ни одного гея, если не считать одного подозрительного пёсика, живущего у бабки Настасьи и сексуально атакующего всё, что движется, то забыли прислать персонал, который мог бы это обслуживать.
Техника была еще не активна, но ее никелированные поверхности, покрытые следами жирных пальцев, любезно отражали страшную внешность Василия Савельевича, особенно сетку подкожных каналов ярко-красного цвета, которые исходили из точки, находящейся в области крестца.
Василий Савельевич, не успевший погрязнуть в невежестве, сумел сунуть вилку в розетку, ввел код доступа в заработавшую систему (паролем оказалось слово «мудило», процарапанное на входной двери), повернул экран медкомпьютера к себе и стал водить сканером вдоль больного тела.
Компьютер, изучив данные сканирования, через пять минут выдал на экран отталкивающий рисунок, достойный кисти позднего Босха. Видя такое, как не впасть в отчаяние и не завыть волчьим голосом!
Внутри тела у Василия Савельевича находилась некая структура с температурой в тридцать градусов — и это несмотря на красную окраску вздутий. Структура имела вид перевернутой ящерицы. Эта форма явно претила представлениям Микеланджело и прочих ренессансников о прекрасном.
Василий Савельевич какое-то время приходил в себя, кусая себе губы, чтобы не завыть от отвращения, а затем, вспомнив, что он все же морской офицер в отставке, стал мужественно изучать тошнотворное изображение. Оно, в свою очередь, услужливо вертелась перед ним на экранах в трехмерном виде, в разных ракурсах, разрезах и проекциях.
В структуре явно выделялись «головка» — приходящаяся на область крестца, и «брюшко», находящееся в области поясничных позвонков. Хвост этой ящерицы протянувшись по шейным позвонкам до головы, УХОДИЛ ВГЛУБЬ ЧЕРЕПНОЙ КОРОБКИ, задние конечности ее огибали все тело Василия, достигая пупка. Передние же заканчивался не где-нибудь, а прямо в неприличном органе, именуемом для благозвучия пипис… пенисом. И конечности, и хвост её, хоть и медленно, но шевелились!
Медкомпьютер с холодной вежливостью бесчувственной машины попросил разрешения внести данный случай в медицинские анналы. В ответ Василия Савельевича вырвало желчью — в животе давно отсутствовала какая-либо снедь.
Страдалец, позабыв выключить жестокий прибор, вылетел из медпункта, проломил гнилой забор и помчался через капустное поле прямо в лес.
Только, когда он забрался поглубже в чащобу, горло его освободилось от тисков рефлекторного сжатия и из него вылетел звук, похожий на скорбный скулеж добермана-пинчера, которого не выгуливали десять часов кряду.
Эта штука, эта долбанная ящерица в нем навсегда! Такие штуки не рассасываются! Во всяком случае его не станет раньше ее! Она пожирает его изнутри, превращая в говно! Вот так сбежал от кредиторов! Всё пропало! Ее не удалить, потому что она оплетает все его внутренние органы и, более того, проникает внутрь их. Во всяком случае, операция будет стоить десятки тысяч долларов, причем не сраных зеленых, а желтых.
Сразу же возникли мрачные мысли о самостоятельном прекращении бесславного жизненного пути. Но как это сделать, если раньше еще не пробовал? Наверное, самый простой суицид — идти дальше и дальше, пока не закусают комары или волки… Или все-таки нет, неужели он сделает собственными руками то, чего от него не добились господа из «Элизиума»?
Идти или не идти?
Василий Савельевич скушал последнюю пилюлю наркода и пошел подальше бани, в лес. Деревья в окрестностях Камышинского были не мертвые, и живые, а согласно загруженной психопрограмме под названием «Впадение в детство» вокруг него теперь резвились герои мультиков — олененок Бемби, Пумба и Серый Волк. И вроде не грустно уже, хотя и не весело, а как-то, в общем, пофиг. Лишь через час он стал обращать внимание на то, что идет не так. Вокруг не четкие очертания, а размытые. Деревья растекаются как жидкая акварель по бумаге. И Бемби с Пумбой куда-то провалились. Воздух же не равномерно прозрачный, в нем появились какие-то прожилки, складки, напоминает он колышущиеся занавески. Голубое небо словно потрескалось и стало протекать серебристыми струями. Вот они текут между деревьев, превращая обычный лес в мангровые заросли. Струи вообще-то смотрелись классно, лишь кое-где их портила грязь.
Если точнее, мерзость текла из кустов волчьей ягоды. Василий Савельевич остановился, потому что кусты и колыхались к тому же. Что-то тут не то, отставник залег, прикрывшись еловыми лапами. И вовремя. Из кустов показался… он никого не увидел, только понял, что-то идет. Или даже не «что-то», а «кто- то».
