металлическими бляхами и шипами.
Тем временем теменские мортиры ударяли по кораблям, по мосткам временной пристани, по яликам. Ужо щепья, доски и разбитые снасти усеяли воду, там и сям мелькали головы шэньских моряков, пытающихся удержаться на поверхности и призывающих помощь жалкими словно бы птичьими криками. Некоторые джонки быстро подняли якоря и, преодолевая встречный ветер, направились к горловине бухты. Однако же к переднему из кораблей устремилось на веслах несколько теменских ладей, мгновенно выскользнувших из-за мыска. Моряки-катаи наслали на них облака пуль и ядер, но половина из утлых суденышек достигла бортов джонки. Ладьи уже горели, когда находившиеся в них теменцы вонзили крючья в обшивку шэньского корабля — дабы сцепить борта намертво. После того теменские воины попрыгали в воду и резво поплыли обратно, а ладьи взорвались, расплескав на много саженей вокруг ползучий огонь, именуемый напалмием. Получив зияющие пробоины, полыхающая джонка с треском и скрипом ломающихся снастей осела в воду, затем легла на дно, всё еще извергая языки адского пламени.
Над поверхностью осталась высокая корма, превратившаяся в громадное кострище, мачты с тающими в огне парусами и красноглазые пятна горящего напалмия. Другое судно, тщившееся проскользнуть между горящим остовом и отмелью, застряло в узости из-за сильного порыва бокового ветра и тоже заполыхало. Шэньские моряки с гибнущих судов кидались в воду, чая вплавь добраться до берега. Из-за их белых шапок казалось, что море покрылось пеной. Впрочем «пена» сия вскоре окрасилась красным. Головы несчастных резко уходили в пучину, а над поверхностью воды появлялись тугие животы бултыхающихся людоедов, привлеченных запахами крови и страха — касаток-убийц, морских медведей, коих еще прозывают белыми, спинорогих морских змеев.
После того всем шэньским мореходам, еще остававшимся на своих кораблях, ничего лучшего не придумалось, как устремиться на берег. Однако они высаживались на сушу не скопом, а волнами — по мере того, как гибли их товарищи, пытавшиеся вырваться из «котла». Впрочем, теменцам такоже приходилось не сладко. Многие катаи, обретя небесное спокойствие, применяли заученные с младенчества правила ратоборства, посылая свою жизненную силу на разрушение телесности противника. Шэньские воины стелились по земле, коля и подрубая снизу, взмывали в воздух, нанося удары сверху, скакали и прыгали, вращая мечами-секирами и исторгая из глоток жуткие рыки, с которыми могло соперничать толико рычание рассвирепевших тигров.
Усмирить секирного бойца сумела бы разве что пуля или цеп, захлестнувший его руки и ноги. А лютого саблезубого тигра удавалось остановить лишь стаей злобных псов. Они остервенело терзали его бока зубами и шипами, а он расшвыривал их сокрушительными шлепками или мгновенно умерщвлял своими клыками длиной в локоть — но тут поспевала к нему пуля или кроящий удар бердыша. Толстую волосатую шкуру носорогов пробивали колья, загодя врытые в землю, прикрытые кустарником или притопленные в ямках.
Воинами в серых кафтанах распоряжался невзрачного вида полководец, коего заслоняли от вреда ражие молодцы, ближние слуги и боевые холопы — к шапкам их в знак достоинства приторочены были лисьи или волчьи хвосты. К сему начальнику все обращались «княже». Пребывал он на почтительном удалении, так, чтобы не могла его достать прицельная пуля, и надзирал за ратоборством в подзорную трубу.
Вот шэньцы собрали кавалерийский отряд, и всадники на белых единорогах, облаченных в шипованные панцири, ринулись на прорыв из прибрежного «котла». Хитроумные животные огибали колья (на которые запросто напарывались носороги), ударом рогов вышибали кровавые потоки из ставших им на пути медведей и ратников. Но тут с боков, из узких проходов между скал, на них устремился кавалерийский отряд серокафтанников-теменцев на буланых единорогах. Те вонзали окованные сталью острия в бока белых «собратьев», пробивая их кольчугу ино сшибая с ног. Боевые звери вбивали друг в друга передние либо задние копыта, ломали панцири, рвали длинными желтыми зубами и шипами шкуру и жилы, иной раз, ухватив всадника, стаскивали его с седла и трепали, пока он не испускал дух. Воины с проломленными черепами и оторванными конечностями падали на песок, чтобы тут же стать месивом под могутными копытами. Не успела бы дважды прокуковать кукушка, како оба кавалерийских отряда полностью перекрошили друг друга.
едва начальник теменцев увидел, что ярость и отчаяние шэньцев достаточны для того, чтобы прорвать окружение, то велел спустить с высоты особые бочки, которые помчались по склонам вниз, источая из щелей едкий серный дым. Кашель и чихание воцарились над прибрежной полосой, морские пришельцы терли мигом раскрасневшиеся похожие на сливы глаза и пытались спрятать лицо в ворот. Когда ветер уже разорвал и отогнал желтую пелену, а шэньцы еще купались в слезах и соплях, теменский предводитель со своей ближней дружиной и медвежьей ватагой выехал на бой. Он устремился прямо в середину плачущего вражеского войска, где находился шэньский предводитель вместе со своими слонами и драбантами, выстроенными в многоугольное каре. Медведи оборачивались к каре задом, в то же время с их спины дымно стреляли картечницы, расчищавшие дорогу вперед. Аще дело дошло до рукопашной, уцелел лишь один слон, но и тот оказался люто опасен. Теменский предводитель, уворачиваясь от копий- многозубцев, оказался в опасной близости от закованного в кольчугу хобота и был тут же схвачен. Еще немного и полезли бы потроха из князя. Токмо не оплошал ближний слуга его, вскочил на хобот слона, закрутившийся удушающим кольцом, перемахнул на огромную спину, ударами топорка расшвырял погонщиков и верховых воинов, засим пальнул животине в затылок из пистоля.
Сей воин с обгоревшим лисьим хвостом на шапке выказал ловкость и крепость воли такоже после спасения своего господина. Стоя на слоновьей туше, он споро рубил мечом древки обращенных к нему шэньских копий. Дождавшись наступающих товарищей, он возглавил клин и пробился к вражескому предводителю. Того обороняли искуснейшие бойцы, владеющие всеми видами боя, и тигриными перекатами и перескоками цапли; широкие изогнутые клинки катаев выписывали восьмерки и круги, ино заметить лезвие было затруднительно. Однако теменский воин увернулся от меча-секиры и попоной, сорванной со спины слона, накрыл лютых шэньцев, которые, впрочем, незначительны были ростом. Пара боевых медведей примяла катаев сверху, а следом прошлись теменские воины с шестоперами и бердышами, отмолотили и покромсали все, что трепыхалось под попоной, в месиво.
Брани подходил конец. Мортиры отправляли на дно морское одну джонку за другой, немалое число кораблей сгрудилось коло выхода из бухты и сейчас многоалчное пламя кидалось с борта на борт яко прыгучий зверь. Шэньцы частью уходили на утлых лодчонках прямо в волнующееся море, частью, прорвавшись сквозь оцепление на скалах, улепетывали по чавкающей грязи в сторону болот. Им вдогонку уже устремлялись всадники на ездовых баранах и своры боевых псов. Однако большинство катаев осталось лежать на прибрежном песке и у подножия скал; зеленые из-за водорослей волны лениво перекатывали мертвецов на мелководье. Все еще порёвывали издыхающие в грудах своих кишок носороги и храпели осиротевшие единороги.
— Произошло одно изменение — и возникло тело, произошло другое изменение — и тело исчезло. Лишь жизненная сила не знает времени и пределов, — предводитель повторил слова одного из шэньских мудрецов, глядя на мрачные следы побоища. Засим обратился к своему отличившемуся воину. — Что ты мыслишь о таковой философии, Адаптид?
— Дивуюсь, княже Петролий, с такой верой катаи бросаются на смерть. А ведь нет для них рая. Лишь людям нашей веры ведомо как произрастить в себе древо жизни и сподобиться вечной зелени.
— Не дорожащие жизнью, не боятся смерти. А, гликося, что за всадники замаячили вот на том холме?
Пока ближние слуги пытались разглядеть незваных гостей, князь Петролий уже приставил к глазу подзорную трубу и на лицо его словно упала тень.
— Се не катаи и уж, конечно, не ордынцы, а рейдеры президента.
Слуги еще не взяли в толк, почему возопечалился их господин, но верным сердцем уже почуяли неладное.
У Адаптида тоже заныло в груди. Но разве Фискалий может быть недоволен своим военачальником? Разве не князь Петролий побил войско кузнецкого хана, хлынувшее через реку Иртыш и сметающее все заслоны како пожар. Князь сыскал за кордоном умельцев, шибко сведущих в алхимии, те сготовили зелье, напалмием прозываемое, способное сжигать повозки ордынцев, движимые бесовской силой. Огненным составом можно было заполнять сосуды для последующего метания рукой или пушкой. Такоже получены
